Дом знал — и это было странно и страшно, как будто он смотрел на себя со стороны, — что он разделил свое сознание на несколько частей, чтобы выжить, дожить до конца каждого следующего дня. Существовал охваченный ужасом Дом, которому снились кошмары, который каждое утро боролся с собой из последних сил, чтобы открыть глаза. Был еще Дом, который заставлял свое тело двигаться и выполнять обязанности солдата. И еще один Дом бесконечно прокручивал в памяти несколько последних минут с Марией, доводил себя до исступления мыслями о том, что тогда он должен был поступить иначе, и даже винил в происшедшем других, стыдясь этого и одновременно пылая яростью.
«Но это сделал я. Вся вина на мне».
— Дом, мы поговорили с Парри. — Коул толкнул его в бок, чтобы привлечь к себе внимание. — Его парни и гражданские строители приспособили для жилья несколько маленьких комнат. Тебе нужна отдельная нора?
— Нам всем приходится мириться с небольшими неудобствами. — Спальни представляли собой ряды походных кроватей с голыми матрасами в полуразрушенных учебных помещениях. — Почему ты решил, что мне нужна отдельная комната?
— Чтобы у тебя было личное пространство, приятель. Понимаешь меня?
— Нет… — «Да». Дом понимал, что тот имеет в виду.
— Ты часто просыпаешься. И каждый раз кричишь: «О боже!» — и…
Лицо Дома пылало.
— Вот черт, значит, я бужу всю казарму, когда мне снятся кошмары. В этом все дело? Мне нужно убираться?
— Нет, дружище. Все совсем не так. Всем снятся кошмары. Никто на тебя не злится. Я просто предлагаю. Если хочешь, я все устрою.
Иногда Дом думал, что ему было бы легче, если бы каждый просто говорил ему: «Да брось ты об этом думать!» Но никто не говорил. Они просто становились к нему все добрее и старались для него все больше. Однако ничем не могли помочь.
— Спасибо, Коул Трэйн.
«Дерьмо, похоже, скоро я сорвусь…»
Дом моргнул и постарался смахнуть с ресниц слезы. Берни шла немного впереди; сзади на штанах у нее виднелся кровавый отпечаток ладони. Когда они вошли в школьный двор, она бросилась к своим драгоценным тушам, словно разыскивая что-то.
— Гады! — зарычала она. — Где мои потроха, чтоб вы сдохли!
Дом подошел к ней: ему нужно было занять себя чем-то, отвлечься. Внутренности оленя были разбросаны по снегу. Кровавые следы и отпечатки маленьких лап вели к канализационной трубе, скрытой под мостовой.
— Кошки, — объяснил Дом.
— Вот именно. Похоже, пора мне обзавестись меховыми перчатками. — Она проверила магазин «Лансера», затем взглянула на часы. — Их нужно уничтожить. Это вредители. У меня есть пара часов. Идешь со мной?
Это была Берни, и она просто хотела проявить внимание. Дом был неглуп, он знал, что весь отряд — не только его отряд в узком смысле, но и все друзья — постоянно наблюдает, приглядывает за ним.
«Уничтожение. Эвтаназия. Можно называть это как угодно. О боже, Мария…»
Это оказалось последней каплей.
— Просто кончайте со всей этой своей добротой, понятно? — Крик вырвался у него из горла прежде, чем он успел подумать, что говорит. Он буквально не видел ничего вокруг. Весь его мир составляли ярость, стыд, боль, и он больше не в состоянии был с ними справиться. — Просто кончайте это! Вы все, мать вашу! Я не смог спасти свою жену, черт бы меня побрал! Я не смог найти ее вовремя! Я не смог спасти ее! Мне пришлось застрелить, мать вашу, собственную жену, потому что я не смог ее спасти! Ясно? Все теперь ясно? Все ясно с чокнутым Домом? Пошли вы все!..
Затем он разразился рыданиями. Ему хотелось наброситься на кого-нибудь с кулаками. Он не знал, что сделает в следующий момент. Он слышал голос Коула, доносившийся как будто издалека: он приказывал кому-то убираться, говорил, что здесь не на что смотреть, — а Берни схватила его, как будто он тонул в третий раз. Он рыдал у нее на плече. Ему было все равно, что подумают люди, потому что жизнь его теперь не стоила ломаного гроша.
— Ну ладно, сынок, все-все, ну хватит… — Наверное, Берни позвала кого-то, потому что он почувствовал, что она пошевелила рукой. — Ты не волнуйся. Все хорошо.
Кто-то взял его за локоть.
— Дом, здесь холод собачий. Пошли внутрь.
Маркус когда-то обещал Карлосу, что всегда будет заботиться о Доме. И он всегда приходил, когда нужно: он появлялся в трудную минуту, так же как и сейчас.
Дом не знал, долго ли он сидел в дворницкой, уронив голову на руки. С улицы доносились звук пилы и разговоры — это Берни разделывала туши. Позднее он расслышал вдалеке одиночные выстрелы, эхом разносившиеся в неподвижном воздухе.
— Тратит патроны зря, — пробормотал Маркус.
Больше за это время он не произнес ни слова. Он просто сидел рядом и ждал, пока Дом решит, что снова может подняться на ноги и продолжать жить дальше.
Несмотря на дурные предчувствия Маркуса, Дом все-таки поднялся.
Время обеда давно уже прошло. Энергия Хоффмана иссякла. Ему нужно было в туалет, а еще ему безумно хотелось наброситься на бифштекс, который Берни наверняка приберегла для него. Но еще больше ему хотелось до конца рабочего дня выцарапать у Председателя несколько слов о его намерениях или по меньшей мере какой-то намек на то, что планы придется… изменить.
— Послушайте, Виктор, я с вами согласен, — говорил Прескотт. — Мы не обучали солдат полицейскому делу. Но если это работало в Хасинто в течение пятнадцати лет, это наверняка сработает и сейчас.
— Тогда червяки уже скреблись к нам в двери, сэр. — Раньше Хоффман больше всего на свете боялся провалить оборону Хасинто, боялся, что человечество исчезнет с планеты из-за его некомпетентности. Такого исхода ему кое-как удалось избежать, и теперь появился новый страх — страх того, что у него не хватит навыков для мирного времени, что он не сможет восстановить развалившееся общество. — Червяки исчезли, и крышку с котла наконец сорвало, а кроме того, мы в еще более глубоком дерьме, чем неделю назад.
— Я собираюсь посетить местных бродяг и предложить им амнистию. На обычных условиях.
«Ты меня не слушаешь».
— А если они вас пошлют куда подальше?
— Тогда, принимая во внимание острую нехватку съестных припасов, я отдам приказ солдатам расстреливать на месте бродяг, оказавшихся в лагере, как мародеров.
— Сами им об этом и говорите.
— Обязательно. И ожидаю от ваших людей повиновения.
— А почему вы решили, что они не будут выполнять такой приказ?
— Очень трудно стрелять в гражданских, Виктор. Любой солдат в состоянии открыть огонь, если существует угроза его жизни, но совсем другое дело — нажать на курок, когда объект бежит, унося буханку хлеба.
Хоффман старался не откидываться на спинку скрипучего стула. Он знал, что, если только прикоснется к ней спиной, он обмякнет и тогда наверняка уснет. Бродяги являлись лишь частью проблемы, одним из пунктов в списке потенциальных источников конфликта. Он понимал, что самые большие неприятности ждут их со стороны жителей импровизированного города, снова и снова задающих простой вопрос: почему продукты, лекарства и прочие блага поступают к другому человеку, а не ко мне? Люди уже ворчали насчет того, как легко жить беженцам на кораблях, а у тех, кто оказался на берегу, продуктов и
