- Нет, матушка.

Анна не беспокоила Готель. По крайней мере не в том смысле, который закладывала в эти слова настоятельница. Беспокойством Готель стала всесторонняя забота об этой в одночасье осиротевшей девушке. Анна же, видела в их отношениях совсем другую игру, она расценивала внимание Готель, как эмоциональную близость их отношений и позволяла любить себя, как только другой то было необходимо; настолько, что в какой-то момент Готель упустила это из виду, и так увлеклась родительскими хлопотами, что совсем позабыла о своем возрасте. В холодные зимние ночи она ложилась к Анне, обнимала и согревала её своим теплом, и каждый раз целовала её в затылок, после того как та засыпала. Так что к весне их отношения приобрели более яркие краски и запахи. К примеру, благодаря полевым цветам в их келье, ежедневно собираемые и приносимые Анной, которая, кстати говоря, со своей стороны также взяла в привычку всячески помогать подруге. Даже, когда нужно было просто послужить той манекеном; Анна послушно поворачивалась вправо, поворачивалась влево, поднимала руки, опускала руки, терпеливо стоя, и иногда что-то лепетала, пока Готель схватывала ниткой края. Но не в этот день.

В этот день Анна долго не появлялась, а когда появилась с цветами, была сама не своя. Говорила со стороны, куда-то пряталась, без причины бледнела и краснела, смеялась невпопад, а когда нужно было что-то сказать, молчала как заколдованная. И Готель, которой передавался весь этот букет, молила Бога, быстрее закончить с юбкой и отпустить эту сумасшедшую прочь. Потому она наспех дометала низ и поспешила подняться, когда увидела перед собой окаменевшее лицо Анны. Встретившись взглядом с Готель, девушка попыталась улыбнуться, но лишь одарила подругу новым испугом.

- Анна? - проговорила испуганная Готель, но та лишь продолжала всматриваться ей в глаза, пока не наступил момент, когда расстояние между ними начало стремительно растворяться, притом, что обе они были абсолютно неподвижны.

Готель не могла поверить, что всё это происходит на самом деле. Неужто вся её любовь была воспринята Анной, как увлечение. Не уж этой девочке оно было важнее нужды и тоски о родительском радении. Но пока Готель отвлеченно собирала в уме свой треснувший материнский лик, Анна приблизилась к её лицу и осторожно поцеловала её в губы. Всё рухнуло в душе Готель. Её очередная призрачная иллюзия лопнула оглушающей струной и, словно это еще могло что-то спасти, она оттолкнула девушку прочь:

- Нет! - в тот же момент выпалила Готель.

Растерянная Анна сделала несколько шагов назад, закрыла руками лицо и выскочила из кельи. 'Господи, - сквозь зубы вскипела Готель, - гореть мне в аду'.

Спустя несколько минут она нашла девушку на берегу. Анна плакала, но, почувствовав спиной приближение Готель, затихла, иногда прерывисто вздыхала и прятала за уши мокрые волосы.

- Анна, - начала, было, Готель.

- Для вас Констанция, - не оборачиваясь, холодно отсекла девушка.

- Прости, что ввела твое сердце в такое заблуждение. Мое тепло и любовь к тебе были лишь желанием восполнить хоть малую долю участия, которого ты лишилась, потеряв мать. Я люблю тебя, это правда, но, Господи, - взмолилась она, - любовью христианской, как любят дитя!

- Это ложь! - повернулась Анна, залитая немыми слезами, - всё это чертова ложь! Ты целовала меня! - кричала девушка, указывая пальцем в сторону дома, но подумав, что их могут услышать, огляделась по сторонам и подошла ближе, - каждый вечер ты целовала меня! - с надрывом шептала она, обливаясь новой волной слез и тыкая пальцем в грудь Готель, - вот так, - вздохнула глубоко Анна, - а мою любовь отвергли.

Готель была разбита. Всё её многовековое величие не нашло себе ни одного оправдания и пало перед этой девушкой, не знающей пока ни любви, ни мудрости лет. Наступило несколько минут тишины, но не получив на свои доводы ни одного внятного ответа, Анна проглотила очередной ком и, уже собираясь уходить, остановилась плечом к плечу Готель:

- Моя мать так бы не поступила, - сказала она ледяным тоном и пошла прочь.

Готель сама терзала себя; с того момента, как Анна выбежала из кельи. Ну, чего ей стоило позволить этому ребенку малую шалость? Много ли христианского в том, чтобы оттолкнуть любимого человека? Теперь она понимала, что запаниковала; она теряла очередного ребенка. Только ничего исправить теперь было нельзя, и всё что ей оставалось, лишь надеяться на прощение.

- Анна! - кричала она вдогонку, - Анна, прошу, прости меня. - Констанция, - шептала она совсем тихо возле её постели, - прости меня, ты слышишь?

Вскоре Анна сдалась. Её сердце и без того было разбито, так что видеть на холодном полу свою мучающуюся, младшую 'на целый год', подругу у неё просто не было сил. Готель осознавала, что оставаться здесь было невозможно, но и бросить второй раз эту девочку она не имела права. Она промучилась этим вопросом с полночи, но, так ничего и не решив, заснула, а когда проснулась, Анны рядом не было.

Было светло, келья была пуста, а на столе лежала записка, где было написано лишь два слова: 'Сохрани зеркало'. Анна снова оказалась мудрее; хотя Готель с тех пор и посещало сомнение, смогла ли бы она остаться и любить её дальше. Но это был вопрос без ответа, поскольку для его решения Готель пришлось бы пройти через себя вкривь и вкось, переломав в себе всё, что осталось, а к этому она была не готова.

- Так и не нашли себя в этом городе? - прощаясь, спросила сестра Франческа.

Но Готель ничего не ответила, поскольку нашла в себе Турина гораздо больше, чем хотела бы. В каждом деревянном крестике на стене, с постоянным присутствием Бога в душе, в безустанной работе и в старательно прочерченных улицах, безукоризненно правильных и ровных. И от этого делалось особенно больно; потому, что, пожалуй, единственным, что не вписывалось ни в линии города, ни в стройность собственной души оставалась Анна. И может быть оттого обратная дорога в башню напоминала Готель страсти Христовы после тайной вечери.

Сперва же, она была сопровождена четырьмя рыцарями Ордена в дом Эба, который, увидев в каком свете прибыла гостья, провел половину ночи на крыльце, отгоняя праздных прохожих и успокаивая встревоженную лошадьми собаку, которая вопреки его желаниям, лишь пронзительно скулила в столь редких объятьях хозяина.

- Это невыносимо, мой дорогой Эб, - не выдержав, открыла окно Готель, - оставьте же в покое собаку.

Эб поднялся с земли и виновато развел руками:

- Простите великодушно, фрау Готель, - прижав руки к сердцу, произнес он и вошел в дом.

Поутру, отправив крестоносцев обратно в Турин, Эб напросился проводить гостью до окраины леса и помочь ей нести обернутое в саржу зеркало. Он много говорил по дороге, из чего Готель за своими мыслями слышала мало. Он одинаково страстно интересовался тем, нашла ли она кольцо, как и понравился ли ей Турин, на что Готель отвечала односложно и совсем бесстрастно. На краю леса они расстались.

Не теряя времени, Готель пошла вверх по тропе, водрузив на спину зеркало, которое поначалу показалось ей не таким уж тяжелым, как виделось со стороны. Однако с течением часа руки её заметно ослабели, и временами, не имея сил даже поднять зеркало, каким бы образом она за него не бралась, Готель просто тащила его по земле, не позволяя себе ни отдыха, ни передышек, которые могли бы ей помешать оказаться у башни к закату. Тем не менее, когда она добралась до ущелья, на небе уже ярко горели звезды. Оставив ношу у дверей, она поднялась в спальню, где проспала до полудня, после чего долго лежала с открытыми глазами, отыскивая в уме какую-либо причину, имеющую силу заставить её встать.

- Теперь у меня есть зеркало, - пробормотала она себе под нос, повернулась лицом к стене и накрыла голову подушкой.

После продолжительного сна поднять наверх зеркало оказалось совсем несложно. И совершенно иным испытанием стало увидеть в нем свое отражение. Перед Готель стояла девушка неуместной молодости с пресыщенными глазами, какие бывают лишь у непомнящих себя старцев, и выдворенная стечением сакральных обстоятельств в никому невидимую башню. Чего было еще желать. Девушка в отражении глубоко вздохнула и завесила зеркало саржей.