города и других людей, но почему-то именно теперь она осознала, что состоит в браке; что она владеет чем-то более важным, чем положение в обществе, которым она, конечно, иногда пользовалась, пусть даже исключительно по необходимости. Но почему так? Ведь Клеман, он хотел бы, наверняка, хоть на минутку почувствовать его вкус, вкус признания и всеобщего почитания. Да, он говорил, что главное для него это она - Готель, но сейчас, уловив в своем сердце лучики счастья быть замужем, она решила сделать своему супругу этот подарок. К тому же, Готель подумала, что они уже несколько лет они оба никуда не выбирались, а это злоупотребимо несправедливо по отношению к верности её супруга.
- У месье Леблана будет прием на следующей неделе. Составишь мне компанию? - спросила она по дороге в Париж.
Клеман не ответил, но вложил свою руку в руку Готель.
За пару следующих лет чета Сен-Клер сделала лишь несколько светских раутов, которые весьма символично начались после смерти отца Клемана и закончились смертью его матери. И поначалу эти выходы доставляли Клеману то удовольствие, которого он всю жизнь желал, живя в Париже и даже до приезда в Париж. Но со временем он заметил, что люди оказывают ему свое внимание лишь в адрес его прекрасной супруги. 'Месье Сен-Клер, должны признать, вы настоящий счастливец' или 'ваша супруга как всегда очаровательна'. Генрих Шампанский, увидев Готель на одном из приемов, буквально осадил её, чем вызвал у Клемана приступ ревностной лихорадки. Последний раз граф видел Готель более десяти лет назад и, естественно, он не удержался сделать ей комплимент:
- Похоже, время над вами совершенно не властно, мадмуазель. В чем ваш секрет?
- Чуть больше любви, чуть меньше сражений, - улыбнулась Готель, показав кольцо на безымянном пальце.
- Уу..., - лицо Генриха перекосило от неожиданности, - но, так… кто же этот блаженный?
- Месье Сен-Клер, - ответила она и показала взглядом на другую сторону зала, но Генрих даже не повернул туда голову, а продолжал всматриваться в серые, выразительные, горящие глаза Готель, чем окончательно её смутил и вынудил, тем самым, оставить его непочтительно смелую компанию.
- Ты в порядке? - снимая дома серьги, спросила Готель своего супруга.
- Да, конечно, - посмотрел он на неё через плечо, развязывая на себе рубаху, - я всегда думал, заслужу это. Но на этих приемах я чувствую, что все это мне не принадлежит, и все их слова ко мне имеют довольно косвенное отношение.
- Надеюсь, ты не считаешь, что меня легко получить, - расчесывая волосы, проговорила она.
- Нет, - улыбнулся Клеман, - совсем нет, но несмотря на долю лести, по своей природе, присущую таким мероприятиям, я считаю, что во многом они правы. Я счастливчик. Я вижу это каждый раз, когда смотрю на тебя.
Но как бы там ни было, причиной прекращения их выходов стало не отсутствие интереса к тому Клемана, а описанные далее события.
- У вас такое хорошее зеркало, - заметила мадам Леблан, - потому я люблю покупать у вас. Покупая платье у другого портного, и не узнаешь, как оно на тебе лежит, пока тебе не скажет сосед.
Мадам Леблан то подходила к зеркалу ближе, то отходила дальше, с наслаждением рассматривая и разглаживая на себе обновку:
- Племянница моя - дочь моей сестры Моник, пошила у Бертье платье к свадьбе, и посмотри! Ни дать, ни взять, на выданье вдова; она и так худа, а этом платье…
Готель практически не принимала участия в этом монологе, и лишь иногда понимающе кивала или улыбалась, сидя у окна и, не торопясь, вышивая цветочную подушку. Она давно уже знала все привычки своих клиентов, чем доставляла максимум удовольствия от посещения её магазина. Хотела ли мадам Леблан провести несколько часов у зеркала? Пожалуйста. Явись здесь мадмуазель Лескó с печалью проданной любви и Готель выслушала бы её с открытым сердцем; люди, приходившие сюда, проводили здесь время и, получая, наконец, свой заказ, уходили воодушевленные и верили, что их новое платье с возлагаемыми на него планами, надеждами и мечтами, возможно, все это осуществит.
- Так в этом самом платье, - продолжала мадам Леблан, - как будто сам Господь не хочет брака. Забавно, что даже церковь их не приняла. Хотя по мне, и в Сен-Дени вполне чудесно можно обвенчаться, как говориться, было бы желание.
- А чем же базилика не годится? - вмешалась для приличья Готель.
- Так говорю же, нет её. Ломают, - добавила мадам, высматривая в зеркале прыщ.
- Как ломают, - побледнела портниха.
Не медля ни секунды, Готель выскочила на Сену и побежала через мост на центральный остров, и вскоре, потеряв дыхание, упала наземь. Подняв глаза, она увидела рабочих, равнодушно разбирающих стены церкви, и не знала, как это остановить. Первый раз она прошла через эти двери, обвенчавшись, а затем исправно приходила сюда в течение пяти лет, повторяя в своем уме это венчание снова и снова. Она поднялась и удрученная медленно пошла назад, хромая на одну ногу от проснувшейся после пробежки боли.
- Возможно, Морис посчитал их ниже своего достоинства, - предположила сестра Элоиза, сидя на скамейке в парке аббатства.
В последнее время она приходила сюда все чаще, словно что-то звало её туда.
- Церковь слишком сильна, - продолжала она, - а Людовик никогда ей не отказывал, даже когда его сдерживал более здравомыслящий Сугерий. Даст Бог, епископ построит на их месте что-то достойное себя, Парижа и Христа.
- Сейчас в Париже все только и говорят что о соборе, 'Нотр-Дам, Нотр-Дам…', - добавила Готель.
Сестра Элоиза улыбнулась:
- Не думаю, что доживу до того, чтобы увидеть его.
- Не говорите так, матушка, - нахмурилась Готель, - все делают пожертвования, и очень скоро его построят.
- Мне кажется, во всем городе закончился материал. Я обошел все лавки за утро, - сказал Клеман, вернувшись домой, - мы всё перекроили рабочим. Всё в порядке?
- Сестре Элоизе всё хуже, а этой стройке не видно ни конца, ни края, - Готель отставила в сторону недомытую кадку и присела на лавку с тряпкой в руках, - иногда я думаю, что сама до этого не доживу.
- Послушай, любимая, - подошел к ней Клеман и присел напротив, - тебе нужно отдохнуть, ты и так все силы тратишь на этот собор. Останься завтра дома, шить все равно не из чего. Да у нас почти и не осталось сбережений.
- О, какие глупости, - махнула рукой Готель, - уж этого добра у меня хватает. В Провансе и на Сицилии, и деньги, и дома. Потом, дом в Лионе. Мы можем его продать.
- Не стоит себя так расходовать, душа моя, я не могу смотреть на твои жертвы, ты не жалеешь себя совершенно. И, кстати, как твоя нога?
- Я не думаю об этом, - улыбнулась та.
- Нельзя так! Я думаю, - взял её за руку Клеман, - сбереги хоть немного себя, хоть немного для меня, слышишь? Ты словно одержима этим разрушением, но не разрушай себя, прошу.
- Я не знаю, - заплакала, отвернувшись, Готель, - мне всё ещё хочется верить, что если я сделаю что-то во имя Христа, то Бог пошлет мне дитя, что мне еще остается…
Договорить больше Готель не смогла, и Клеман обнял её.
Все в Париже строили собор, и на какое-то время это стало для Готель забвением. Если она не шила, она носила на стройку еду, убирала там мусор, а вечером валилась с ног и скорее засыпала, чтобы не думать ни о чём.
- Вы бы могли остановиться у меня, - предложила она аббатисе.
- О, дитя. Я не покидаю аббатство уже несколько лет, и сил мне хватает едва дойти до скамейки.
- Приезжал Папа, - тихо добавила Готель, и ей стало грустно.
Она видела, как жизнь оставляет сестру Элоизу, и боялась приехать однажды и узнать, что аббатисы
