села перед ней на колени:
- Мой брат никогда бы не простил Раймунду потерю Тулузы, как и оставить земли своего вассала без наследника, особенно после того, как Генрих Плантагенет получил его женщину и территории…
- Констанция, я знаю, что для вас Корона, - прервала её Готель.
- Простите, простите, вы правы, всё совершенно не в этом, а в том, что единственное, что делало меня по-настоящему счастливой уже несколько лет - это наша дружба, наша любовь, Готель. Я так люблю вас, моя дорогая. И только страх потерять эту любовь не дал мне вовремя признаться, что я по роковой случайности была обречена разбить ваше счастье. И тот же страх, увидеть то, как вы убиты горем, велел закрыть все двери во дворце. Моя душа оставила б меня, узнай воочию я то, что вы меня отвергли и презрели.
Констанция плакала и всхлипывала, все так же, сидя на полу, обняв Готель за талию и положив свою голову ей на колени. Готель ничего не отвечала, но оказавшись закованной такими объятиями, ей ничего не оставалось, как гладить каяницу по голове. Уже несколько минут в доме стояла абсолютная тишина, позволившая Готель уловить чье-то едва слышное присутствие. Она повернула голову направо, к приоткрытой двери, где подошел Клеман. Она смотрела на него какое-то время, не произнося ни слова, без даже малейшего движения на лице, проведя весь грустный диалог одними глазами, а когда тот удалился, она, опустив ресницы, снова повернула голову к окну.
Уходя, Констанция передала Готель сверток, похожий на документ, и сказала:
- Прошу вас принять, в знак примирения эту бумагу, подписанную королем. Она обязывает всех во Французском королевстве оказывать вам всестороннюю помощь, а также гласит, что ни одна дверь на территории Французского королевства не будет более перед вами закрыта. Это лишь то малое, что я могу сделать для вас, поскольку знаю, что все это несоизмеримо в сравнении с болью причиненной вам королевством.
Договорив это, Констанция надела капюшон и повернулась к двери.
- Подождите, Констанция, - остановила её Готель.
- Да, - улыбнулась та.
- Я не хотела бы обманывать себя и вас, желая счастья вам обоим, но каждому из вас в отдельности желаю счастья, поскольку вас люблю обоих.
Констанция бросилась на шею Готель и, покрыв её лицо и руки поцелуями, простилась.
Когда Клеман заглянул в комнату снова, Готель лежала на кровати, отвернувшись от окна. Её глаза были неподвижны. Она смотрела в одну точку, практически не моргая, остекленевшим и опустошенным взглядом. И единственное, что читалось в этом взгляде, было одиночество. Безграничное, вселенское. Не осталось ниточек ведущих за горизонт, не осталось незавершенных отношений. Готель чувствовала себя разорванной и брошенной, и понимала, что сделала это она сама, отпустив грехи Констанции, вверив Раймунду в руки его Тулузу, как гарант его сердечного спокойствия. И теперь вся эта добродетель в её душе металась, как загнанный зверь в клетке, не зная выхода и не чувствуя откуда придёт поощрение.
Клеман постоял несколько секунд и, решив пока не беспокоить Готель, спустился вниз, но через час томительного ожидания поднялся снова. Она была в том же положении. Он тихо вошел в комнату и сел на кровать лицом к окну, таким образом, что Готель оказалась к нему спиной.
- Едва ли я могу понять, что вы сейчас чувствуете, - заговорил он, - моя скромная жизнь никогда не давала мне того, чего бы я боялся потерять. Мой магазинчик это мой дом, где одеваются бедняки и бездомные, он мне кров и пища, и еще маленькая мечта, о которой я грезил давным-давно, отправляясь в Париж. И возможно, не подари однажды этот город мне встречу с вами, я бы тоже решил, что Париж это лишь миф, придуманный для людей, верящих в чудеса. Но теперь я знаю, что это не миф. И это, должно быть, действительно волшебный город, если даже у такого мечтателя, как я, есть шанс встретить такое чудо, как вы. Каждый раз, когда вы уезжали, я боялся потерять вас, потому что вы стали для меня этим городом, и каждый раз, когда вы уезжали, Париж уже не был тем волшебным городом, о котором я мечтал, - грустно договорил Клеман; он немного помолчал, а потом добавил, - если бы у меня была такая женщина как вы, я бы не променял её ни на один город, потому что любой город без неё был бы просто улицы и дома.
- Говорят, нельзя верить хромой собаке и женским слезам, - улыбнулась Готель.
- А я верю, - ответил Клеман.
А потом она просто сказала 'да'. Быть может, спонтанно, быть может, из-за удушающей пустоты, в которой она тонула и понимала, что ели что-то в её жизни не случиться сейчас, немедленно, то она просто потеряет рассудок.
Что касается Клемана, он не в силах был скрывать своего счастья, поскольку этим счастьем светилось все его лицо. В следующие два дня он открыл Готель все свои мысли, искренне и без остатка, и при этом искренне верил, что случившееся с ним было обстоятельство и результатом способствующих тому отношений; даже когда замечал, что Готель все еще заглядывает за горизонт. В такие минуты она замирала у окна, вдыхала запах вьюна, того же что овивал окно на ослепительно белом балконе, и закрывала глаза. Готель каждый раз удивлялась его белоснежности.
- Как такое возможно? - проводя своими тонкими пальцами по парапету, спросила как-то она.
- Ракушки, - ответил Раймунд, - на берегу их несчетное множество.
Она улыбнулась.
- А когда вы здесь, я вижу вас с берега, - заметил маркиз и показал вниз рукой.
Он так же каждый раз удивлялся, как волосы могут бить столь черными. Он проводил по ним рукой, отводил их назад, оголяя шею возлюбленной, и та под этой лаской прижимала свою щеку к его руке.
- Когда вы спуститесь?
- Что? - вздрогнула Готель.
- Я приготовил ужин, когда вы спуститесь? - повторил Клеман.
- Простите, мой друг, я иду, иду, - смутилась она, поправляя волосы, - иду.
Постепенно на неё начало снисходить осознание её согласия на брак, вверенного Клеману. Готель стала задумчивой и молчаливой, она пыталась представить себе картину их следующей жизни, но слишком скоропалительным оказалось её решение, а потому меж ними создалась неловкость в общении, которую они оба уже хотели прекратить.
- Как ваша нога? - спросил Клеман.
- До свадьбы заживет, - ответила та.
Готель уже нормально ходила, хотя иногда все же испытывала некоторый дискомфорт.
- Я думал о том, где бы мы могли обвенчаться, - кстати, заговорил он, - возможно, я мог бы устроить венчание в церкви Святого Этьена или в базилике Святого Стефана, как вы думаете?
Ему было важно, чтобы день их бракосочетания остался незабываемым не только для его будущей супруги, но и для него самого. В то же время Готель понимала положение будущего мужа и то, что чтобы устроить церемонию на центральном острове, Клеману пришлось бы продать свой дом на берегу Сены.
- Если вы не против, я бы попросила сестру Элоизу обвенчать нас, - предложила со своей стороны Готель и через несколько дней отбыла в Паркле.
Она не видела аббатису уже несколько лет, а кроме того сейчас ей нужен был совет, поддержка, или что-нибудь, что указало бы ей дорогу.
- Вы любите его? - спросила сестра Элоиза.
- Как человека, да, - ответила Готель, - но я не знаю, смогу ли я быть счастлива рядом с ним. Боже мой, матушка, я так оступилась, так оступилась. Я, похоже, думала тогда лишь о себе, но бедный Клеман, я не могу теперь разбить ему сердце, он так счастлив.
Они прошли вдоль аббатства до самого парка и сели там на скамейку.
- Я всегда видела в мыслях, свадьбу и…, знаете, иногда я все еще, по привычке, воображаю, что это будет Раймунд.
- Я думаю, этот брак пойдет вам на пользу, - снимая с рукава рыжий волос, ответила сестра Элоиза.
- Но если я ошиблась, матушка? - досадовала Готель.
