обратилась к Готель, - на вашем месте, моя дорогая, я бы предпочла Марсель.
- Довольно! - резко перебил король, - у меня от вас разыгралась мигрень.
Готель посмотрела на Констанцию, которая, не решаясь поднять глаза, тихо ела из своей тарелки: 'Да уж, - подумала девушка, - у них тут всё ещё запущенней, чем у меня'. К счастью, скоро появилась Мария. Она прильнула к Констанции, которая с радостью взяла ребенка себе на колени. Готель помахала девочке рукой, и та, засмущавшись, уткнулась носом в грудь графини.
- Кто это, моя дорогая? - спросила её Констанция, - ты узнаёшь нашу гостью?
Король поднялся из-за стола:
- Прошу прощения, мне пора.
Готель и королева встали вслед, кроме графини с девочкой на руках.
- Ваше величество, мадмуазель, миледи, - попрощался с ними Людовик и вышел из трапезной, после чего все снова сели за стол.
- Алиенора - очень красивая женщина. И простите меня, миледи, но она показалась мне более доброжелательной, чем ваш брат, - сказала позже Готель Констанции.
- Намного красивее, чем хотелось бы королю. Она цинично относится к браку, и даже когда её сторонние увлечения невинны, никто не даст за их невинность и ломаного гроша. Вы думаете почему Людовик взял её с собой, оставив королевство на управление регента? - Констанция откровенно рассмеялась, - она даже крестовый поход восприняла для себя не иначе, как приключение.
Девушки свернули в коридоре.
- Да, - вспомнила Констанция, - а любезничая с вами, мадмуазель, королева защищала лишь свои интересы. Это и злит короля.
- Какая же ей польза быть со мной любезной? - не понимала Готель.
- Королева, будучи герцогиней Аквитании, имеет родственные притязания на Тулузу, и пока вы общаетесь с Раймундом, вы играете ей на руку, - объяснила графиня.
- О Боже. Раймунд. Я не знала, - прошептала та себе и села на кровать Констанции, заламывая себе пальцы, - бедный мой Раймунд. Он ничего не говорил мне. Ничего. Но, что же мне теперь делать? - взмолилась Готель.
- Ничего. Вам ничего не нужно делать, моя дорогая. Если вы хотите, чтобы все оставалось так как есть, то вам лучше ничего не менять, поскольку, стоит лишь одной фигуре на доске сдвинуться, и вы проиграете эту партию, - тихо проговорила Констанция, - простите.
Готель рухнула спиной на кровать:
- Это невероятно.
- Это политика. Корона. То, о чем я говорила вам раньше. И вы забрались слишком высоко, достаточно высоко, чтобы попасть под её жернова.
Констанция гладила черные волосы Готель, а та, в свою очередь, старалась собрать всю картину воедино и тут поняла, почему маркиза охватил такой страх, когда она сказала о том, что брак их величества разладился:
- Он никогда на мне не женится, - проговорила Готель и заплакала, - никогда.
- Останьтесь сегодня со мной, моя дорога, - прошептала ей графиня, - я не переживу эту ночь без вас.
До рассвета Констанция не сомкнула глаз ни на минуту. Что-то тревожило её больше чем её гостью, и она гладила волосы Готель, пока та не заснула.
- Если ты сперва прометаешь, тебе будет удобнее сшить эти части, - говорила Готель Марии, которая сидела напротив и, подражая своей наставнице, закинула одну ногу на другую.
Но Мария была сосредоточена настолько, что не могла отвлекаться на сторонние разговоры.
- Для кого это платье? - попробовала Готель снова.
- Для Софи. На рождение Иоанна Крестителя, - вытягивая нитку, ответила девочка.
Готель наморщила лоб и перебрала в голове всех своих знакомых, но так и не нашла среди них ни одной Софи.
- Это моя кукла, - закатив глаза, покачала головой Мария, удивляясь подобному невежеству.
- Поверьте мне, моя дорогая, в этом году на рыночной площади должно быть что-то особенное, - сказала Готель графиня, - и я ожидаю увидеть вас в нашей ложе.
В тот день, с самого утра парижане оживленно двигались на правый берег Сены, где уже устраивались торговые лотки, площадки для потешных игр и музыкантов. Готель не торопилась. У неё были незаконченные дела, к тому же, она договорилась зайти за Клеманом по дороге; у него не было компании, и Готель охотно согласилась с ним на прогулку.
- Я рад видеть вас в Париже, - сказал Клеман, - у меня не очень много знакомых, с кем я хотел бы общаться, но вы, вы - особый человек. Редкий человек, желающий понять не себя, а жизнь. Вы не гордитесь своими успехами, как будто совсем их не замечаете. Я другой. Я горжусь тем, что знаю вас. Мне это приятно.
Клеман был худым, светловолосым и не высоким человеком двадцати восьми лет. Он родился и вырос в Париже и сливался с ним, как тротуарный камень с набережной, по которой они шли.
- Париж - удивительный город. Несмотря на свое постоянное движение, он всегда знает, когда нужно остановиться и отдохнуть, - продолжал свой монолог Клеман, - и за чередой лет я стал таким же. Прежде меня манили дворцовые огни, но теперь, имея достаточный доход, чтобы позволить себе неторопливый уклад жизни; что может быть желаннее такого вот вечернего моциона вдоль Сены.
Клеман, конечно же, лукавил. Его все так же манили огни острова, хотя он возможно и стал тем, кем себя считал. И хотя его отчаяние и проникало ей в душу, Готель почувствовала насколько грубее она стала за последние несколько лет. Возможно, 'её успехи' и не были уж настолько ею незаметны.
Вскоре стали различимы знакомые мелодии, доносящиеся с площади, и глаза Готель загорелись, поскольку все эти мелодии она знала с детства. Они прибавили шаг и очень скоро перешли мост. Несмотря на то, что до заката было еще далеко, толпа уже гуляла и на каждом шагу зажигались новые огни. Люди пели и плясали, и одни песни непрерывно сменялись другими; здесь же готовили еду. Готель и Клеман постарались протиснуться в центр, туда, где разворачивалось главное представление. Горожане стояли здесь плотным кольцом и громко хлопали играющим внутри артистам.
Когда Готель увидела выступающих, она оторопела. Это были её цыгане. С тех пор, как она оставила табор, прошло столько времени, что она совершенно не готова была увидеть их теперь. За своей пляской, те, скорее всего, и не заметили бы её, если бы окружающие по черной шевелюре Готель не приняли её за одну из артисток. Люди начали хлопать девушке, приглашая танцевать, и тут-то цыгане и узнали её. Сначала у них был такой же вид, как и у Готель секунду назад, но потом кто-то из них крикнул: 'Готель! Смотрите, наша Готель нашлась!'. Цыгане кинулись к девушке с искренней радостью, и Готель подумала, что они так и не поняли куда и почему она пропала пять лет назад; и ей стало их даже жалко. Девушка сделала несколько па в их сторону, а потом…, всё это было, как сон лихорадочного жизнелюба: её цыгане, Париж, она, танцующая на католическом празднике. Готель увидела потерянное лицо Клемана, и её разобрал смех. Она просто не могла остановиться, пока не услышала знакомый голос:
- Это же Готель! Готель на площади!
Она оглянулась и увидела Констанцию на балконе дома, украшенного геральдическими лентами и цветами. Клеман, отчаявшись, махнул рукой и растворился в толпе. Графиня позвала её жестом, приглашая подняться наверх, и Готель отправилась к ней через весь праздный люд, провожающий её аплодисментами. По мере того, как Готель приближалась к королевской ложе, музыка все больше угасала, и когда Констанция подала ей руку, чтобы помочь подняться, а затем обняла её, энтузиазм цыган совершенно иссяк. Готель поприветствовала чету их величества, Генриха, который, как видно, прибыл на праздник из Шампани, а также маленькую Марию и её Софи в новом платье. Людовик недовольно повел рукой и музыка на площади возобновилась, но на лицах цыган больше не было ни радости, ни улыбок. Они доиграли свой номер до конца и ушли. Позже Готель слышала, что они отправились в Аль-Андалус, но на этом история её табора для неё полностью закончилась.
Готель пробыла в Париже еще чуть больше месяца и уехала в Марсель. Она не знала как сложится её
