И в смысле приема лекарств больные делились на две неравные группы. Большинство больных лекарства все-таки принимало постоянно — те, кто давал на лекарства «хороший ответ». Они сознавали пользу медикаментозной терапии и даже специально просили районных докторов положить их в больницу, чтобы не тратиться на таблетки. Больные же из второй группы прием лекарств по разным причинам саботировали.

Альфия, естественно, прекрасно об этом знала и всегда требовала от Нинки, чтобы та тщательно отслеживала настроение больных и их желание или нежелание лечиться. Но для Димы в этой работе открывалось столько нюансов…

— Так вы лекарства пили или нет? — повторил он свой вопрос.

— Затемнеет моя душа, если скажу вам неправду. Не пила лекарства я, Дмитрий Ильич.

— Сколько дней не пили? Три дня, четыре, неделю?

— Месяц уже почти не пила.

— Да вы что? С ума сошли?

Хохлакова молчала.

— Почему не пили лекарства?

Она еще помолчала.

— Меня с них разносит.

— Как это разносит? Куда?

— Вширь разносит. И вглубь. Я уже в теле своем просто не помещаюсь.

Теперь Сурин посмотрел на больную по-новому.

«У нее нарушение жирового обмена. И отек. Что же я должен в этом случае сделать?»

— Вот что, Ольга Евгеньевна, — сказал он твердым голосом, как раньше разговаривал со своими хирургическими больными. — Я поменяю вам лекарство. Но вы будете по-честному его пить. Хорошо? Договорились?

— Хорошо. Только вы не будете мне делать разряды?

— Что за разряды? — «Электрошоковая терапия, что ли? Так ее же, наверное, уже не применяют…»

— Электрические. Я от них помру.

— Не буду назначать вам никакие разряды. Сначала уколы два раза в день, потом таблетки. Согласны?

Гул в голове усилился до максимума.

— Давайте-ка еще и давление смеряем.

Как Дима и думал, ко всем психиатрическим делам присоединился еще гипертонический криз. Давление зашкалило за сто восемьдесят.

— Оля, пошли в процедурку на капельницу.

— Вы же сказали, укол?

— Нет, надо капельницу.

— Нинка будет делать?

— Ну, если хотите, я сам поставлю.

Он увидел, как с толстой щеки Хохлаковой поползла к бугристому подбородку широкая дорожка слезы.

— Оля, ну что такое? Пошли!

— Пойдемте, Дмитрий Ильич! Я с вами пойду. — Она отлепила руки от головы и вытерла щеки. — Я знаю, я верю, Дмитрий Ильич, что вы меня вылечите. Я с вами не умру.

Он взглянул на ее расплывшееся, красное, в синеватых прожилках лицо, на крупные дрожащие руки, на мокрую на груди рубаху — и вдруг почувствовал, что и у него подполз к горлу какой-то странный, противный комок.

Татьяна сидела боком к столу и невидящим взглядом смотрела в окно. Альфия проводила с ней в своем кабинете так называемую беседу. У терапевта — фонендоскоп, у хирурга — скальпель, у офтальмолога — лупа, а у психиатра — беседа. Вот единственно информативный метод, позволяющий психиатру говорить, что он понимает состояние больного.

— Татьяна Петровна, вы меня не слушаете?

Альфия состояния Татьяны все еще не понимала. За последние несколько дней та несколько раз не только по-разному рассказала о своей жизни, но и полностью изменила представление о себе у Альфии. Если бы у нее спросили, Альфия могла бы сказать, что в течение недели у нее в кабинете побывали две разные женщины, внешне похожие друг на друга. Более того, в последние два дня Альфия находила у пациентки все меньше и меньше поводов для лечения. Вот только оптимизма у Альфии неприбавлялось.

«Ничего они не понимают, эти доктора, — думала Таня. — И мне отсюда не выбраться. Никогда».

Альфия делала вид, что ведет легкую беседу, но сама внимательно наблюдала за больной. «Опыт показывает, что такие тяжелые состояния, как было у нее, быстро не проходят. Не может же быть, что мне вдруг попался какой-то совершенно уникальный случай? — думала Альфия. — Рецидив может возникнуть в любой момент, если я отменю лечение. Разве я вправе так рисковать?»

— Татьяна Петровна, вам интереснее то, что происходит на улице? Вы не хотите поговорить со мной?

Таня перевела на доктора взгляд. Альфия отметила про себя: «Глаза у нее светлые, взгляд внимательный, спокойный. Мимика сохранена. Выражение лица чуть раздраженное…»

— Откровенно говоря, мне наплевать, что происходит на улице, — глуховатым голосом проговорила Татьяна. — Мне неизвестны ни эта улица, ни этот городок или поселение, не знаю, как это правильно назвать… Я обеспокоена тем, что нахожусь в больнице. Я не знаю, что со мной произошло, почему я сюда попала. Я мало что помню, и это приводит меня в отчаяние.

— Ну вот и давайте поговорим об этом. — Альфия положила перед собой блокнотик, в котором делала пометки.

— Давайте. Хотя мы уже, кажется, столько говорили…

Альфия вдруг подумала про свою собеседницу: «А ведь она интересная женщина. Конечно, не того типа, что сейчас в моде, но что-то такое в ней есть».

— Вы совсем не помните, как сюда попали?

— Такое впечатление, что память у меня вообще резко ухудшилась. Я хорошо помню, что было со мной раньше, например, как я училась в школе. Раннее детство — эпизодами. Потом — институт. Работа, семейная жизнь. Но вот последнее время…

— «Последнее» — это какой период? Год, два, несколько недель или месяцев?

Татьяна задумалась.

— Последние полгода. У меня как раз шли опыты, связанные с операциями на мозге у последней серии подопытных мышей, и вот эти дни я уже помню хуже, хотя опыты до них помню прекрасно.

— Вы много работали? Больше, чем обычно?

— Не помню. Помню только, что меня в тот период очень раздражал запах в лаборатории и сильно болела голова.

«У нее ясное лицо, — думала Альфия, — и красивой формы губы, сердечком. Теперь такая нечасто встречается. Считается немодной. Татьяна на десять лет старше меня. Но выглядит моложе, чем по паспорту. Интересно, считали ли ее хорошенькой в студенчестве?»

— Скажите, а вы довольны своей внешностью? И были ею довольны лет, скажем, в двадцать? Вы хорошо одевались, когда жили с родителями? У вас вообще была благополучная семья?

Таня слегка задумалась.

— Одевалась я как все, особенно не выделялась. А семья у меня была очень хорошая. Только, к