Он ни минуты не сомневался, что сразу ее узнает. Бог знает почему. Вытягивался так и сяк, чтобы лучше видеть столики за возвышением для музыкантов, потом сделал несколько шагов — и сразу приметил ее голову у толстенного наружного стекла, за которым мела метель и все предметы теряли очертания, сливаясь в одно белое марево. Эта снежная пелена за ее спиной казалась театральной декорацией, а она сама — не в свой черед забравшейся на сцену актрисой. Она была темнокожей, одета в красное. Сидела одна-одинешенька в самой глубине отделанного в морском стиле ресторана, среди морских звезд из папье-маше, пластиковых креветок и тянущих к ней щупальца осьминогов. Алекс подошел поближе и увидел, что платье ее самое простое, строгое, с высоким воротником, а сережки как маленькие гроздья жемчужин. Она была лет тридцати пяти и не лишена величавости. Алекс прилип взором к завораживающе поблескивающим алым, под цвет платья, губам — великолепному цветку на тронутом морщинками лице. Она держала в правой руке ноздреватый калифорнийский апельсинище и почти закончила снимать с него кожуру одной длинной лентой.
— Эй, привет. Тебя еще эти рыбы не съели? Снегом не замело?
Алекс пожал протянутую ею руку. Проживи он еще сто лет, и то не довелось бы больше ни разу увидеть в ресторане женщины в обтягивающих перчатках из черного латекса. Когда он садился, она тихонько вскрикнула от восторга: отделенная от апельсина кожура повисла длинной лентой. Она держала ее пальцами, а нижний завиток касался поверхности стола.
— Симпатичненько у тебя получилось.
— Мне всегда казалось, что так симпатичнее. Апельсин сам из кожуры вылезает. Надо только немного ему помочь.
Алекс вяло улыбнулся и продолжил битву со своим пальто, которое никак не хотело разместиться на спинке кресла. То есть слушал, стоя спиной к собеседнице. Она говорила с хрипотцой, но деловито и немного важничая. Ни намека на флирт или заискивание. Наконец он повернулся и сел. Возникла пауза. Он изо всех сил старался не смотреть на ее перчатки и все-таки не мог оторвать от них взора.
— Я же предупреждала по телефону, что надену их, ведь так? — спросила она резко, и все радушие с ее лица как ветром сдуло. Она отодвинулась от стола.
— Да я ничего такого не хотел сказать.
— Слушай, если ты не хочешь иметь со мной дела из-за моих перчаток, то и незачем нам понапрасну терять время. По-моему, я вчера по телефону все ясно растолковала.
Алекс не на шутку перепугался. Давно с ним такого не было. Он ерзал в кресле и нервно теребил скатерть:
— Да нет, ты все не так поняла…
— Терпеть ненавижу, чтобы ломали комедию, когда решаются деловые вопросы. Так что шутки в сторону!
Хани резко бросила кресло обратно под себя, в глазах ее сверкали молнии, как у рассерженного ковбоя. Алекс решил, что все это она вытворяет не в первый и не во второй раз. Может, подсмотрела где-то в кино.
— Предваряя твои вопросы, хочу сразу расставить все по своим местам, — сказала она. — Все, что ты там говорил — о стоимости твоего товарца, что я его выгодно перепродам, — все это чушь собачья, ничего я не выручила. И какого черта я во все это влезла? Вообще-то, я фанатею от кино, и как-то само собой вышло, что я связалась со всеми этими автографами. Потому и сижу здесь. Итак. Займемся делом? — устало спросила она, кладя на стол большую черную папку. — Уверена, что тебе уже все рассказали, но хочу напомнить кое-какие правила. Во-первых, ничего не трогать, если только ты не в перчатках, которые я для тебя приготовила. Во-вторых, если ты передаешь мне наличные, которых касался, что наверняка имело место, то я должна обработать их спреем, а если купюр много, буду крайне признательна тебе за помощь. В-третьих, когда я буду просматривать твои раритеты…
Она замолчала и подняла глаза от стола, на котором выводила затянутой в перчатку рукой круги в такт своим «во-первых» и «во-вторых». Алекс отвечал ничего не значащими покорными английскими кивками.
— Э-эй? Что с тобой? — спросила она. Алекс открыл рот, не нашелся, что сказать, и закрыл его снова. — Э-э-эй! О-о-ох! — вскинула брови она, а по ее лицу, сменяя друг друга, пробежали подозрение, понимание и что-то вроде легкого сожаления. — Не врубаешься, кто я такая? — хохотнула она. — Я права?
— Госпожа Ричардсон, — медленно проговорил Алекс. Ровным тоном, предназначенным для глуховатых, с прибабахом, безнадежных тупиц. — Если не ошибаюсь, продал вам двухстраничный контракт Флауэрс Маккрей, подписанный в двадцать седьмом году. Примерно месяц назад. И несколько пачек из-под сигарет с изображением «Уиллеретс». И в октябре еще много всего. Я — Алекс Ли Тандем. — Он достал свою визитку. — Надеюсь… то есть, о Господи… — он покраснел как рак и привстал в кресле (а вдруг он — это он, а она — вовсе не она?), — что я присел к нужному мне столику…
Она распахнула глаза шире широкого, с мягкой улыбкой взяла его визитку и жестом предложила ему сесть:
— Все в порядке, все правильно. Я знаю, кто ты такой. Слушай, совсем забыла, — она посмотрела по сторонам и поманила пальчиком официанта, — что не все на свете только тем и занимаются, что с утра до ночи читают газеты. Хочу заказать нам английского чаю. Прошу прощения, что была несколько… — продолжением фразы стало движение ее рук, словно взвешивающих два одинаковых пакета с крупой. — Все равно, все равно, — пробормотала она себе под нос, потом взяла бутылку с минералкой и наполнила стаканы. — Проклятье! Придется начать все сначала. Я — Хани, а ты — Алекс Ли. Привет, Алекс Ли. — Она широко улыбнулась. Зубов у нее хватало. Снова протянула ему затянутую в черный латекс ладонь. Он пожал ее руку. — С англичанами всегда самое скотство. Встретила как-то одну чувиху в Мерли-бу-не — правильно я говорю? Всегда путаюсь — Мельри-бу-не?
— В Мельбурне, — поправил ее Алекс.
Она повторила за ним, с легким вздохом.
— Так или иначе, была там по делам, то есть и по моим, — провалиться им, делам тоже — и эта сучка плюнула мне прямо в лицо посреди улицы.
— Господи, прошу прощения. — До Алекса вдруг дошло, что все это была лишь необычно длинная прелюдия к разговору о расизме. И у него тут же немного отлегло от сердца. Словно на двадцать седьмой минуте французского фильма, когда наконец выясняется, о чем вообще идет речь.
— За что ты просишь прощения? — нахмурилась Хани и открыла свою папку. — Ты ни в чем не виноват. Приступим?
Хани достала отличную студийную фотографию Эриха фон Штрогейма — с четкой подписью, в отличном состоянии — раритетина что надо. Алекс впервые с начала их беседы понял, что происходит. Он потянулся к фотографии, но Хани тут же отдернула руку со снимком:
— Придется еще раз объяснить. Ты не должен прикасаться ни к чему моему, пока оно не станет твоим. Если точно хочешь приобрести фотографию, можешь взять посмотреть, но если передумаешь, мне придется обработать ее спреем. Это несколько утомительно, как тебе, видимо, известно.
Алекс знать ничего не знал. И вообще оторопел.
— Если ты беспокоишься насчет микробов или еще чего-то… — забормотал он, но она тут же процедила сквозь зубы:
— Думаешь, и вшей у тебя нет, да?
— Прошу прощения?
— Вши есть у
Скоро она вконец достала Алекса. Стоило ему за что-нибудь рассчитаться наличными, как она хватала его деньги и бежала с ними с туалетную комнату. Обработанные купюры поблескивали и приторно попахивали. Алекс ненароком задел руку Хани. Она подпрыгнула как ужаленная и понеслась в туалет. Приползла обратно только через двадцать минут, испепеляя Алекса взглядом и насквозь пропахшая больничным духом.
Так они промаялись битый час.
— Полагаю, тебе известно, — она сжимала в руке свежеопрысканные лоснящиеся купюры, —
