— Как вам будет угодно, мессир, — прошептал священник.

Похоже было на то, что он, даже если бы захотел, то не смог бы сдвинуться с места.

А рыцарь Джон Фитц-Рауф расправил плечи, глубоко вздохнул, и голос его зазвучал, как раскаты грома:

Мессир Вильям, мы сражались против сарацин, и вы дважды спасли мне жизнь. Я помню это и останусь благодарным вам до конца своих дней. Но теперь вы нарушили клятву, данную мне, и тем самым посягнули на мою собственную честь… ибо я не в силах нарушить свою клятву… Я велю вам, мессир, обнажить свой меч. Я вызываю вас, мессир, на честный поединок… Всем отойти в сторону!

— Мессир, — обратился к рыцарю Джону Эсташ де Маншикур, — это будет драка матросов, а не честный поединок. Нужен рыцарский суд равных.

— Мертвецам нужен только один суд! — огрызнулся рыцарь Джон. — Теперь лишь один Господь нас рассудит!

— Это верно, — подтвердил Вильям Лонгхед.

Тогда рыцари стали расступаться, освобождая место для ужасной междоусобной распри. Я заметил, что именно в эти мгновения растерянность и недоумение оставили их. Борьба чувств в их душах прекратилась, сомнения растаяли. Поединок был для них понятным явлением. Он мог легко решить, на чьей стороне правота и чью сторону им принять. У меня же возникли опасения, как бы не дрогнула тяжелая рука рыцаря Джона Фитц-Рауфа.

Вильям Лонгхед положил руку на рукоять меча и, дождавшись, пока все отойдут, обратился к своему земляку. Он справился с горьким недоумением, справился и с гневом. Он собрался с силами и сказал по- дружески:

— Джон, я не жалею ни о чем. Что бы ни случилось, я всегда буду считать тебя самым благородным человеком из всех, кого я встречал в своей жизни. Скажи мне, Джон, это твое последнее слово?

— А я не встречал никого доблестней тебя, Вильям, — признался рыцарь Джон. — Но мне больше нечего сказать.

С хищным свистом меч Вильяма Лонгхеда вылетел из его ножен.

— Так будь же ты проклят! — прорычал рыцарь Вильям и бросился на Джона Фитца-Рауфа, норовя достать его раньше, чем тот успеет защититься.

Но тот успел. Мечи столкнулись, и от звона с ветвей деревьев мелкими искрами посыпался иней.

Рыцарь Вильям размахнулся вновь, еще сильнее. А Джон Фитц-Рауф ответил не коварным, а всего лишь оборонительным ударом: мечи должны были столкнуться вновь. Но вдруг меч Вильяма Лонгхеда замер, словно сама рука рыцаря вдруг замерзла и превратилась в ледышку. Меч рыцаря Джона, не встретив преграды, рассек рыцарю Вильяму ключицу и ушел глубоко в живую плоть.

Вильям Лонгхед выронил меч, который тут же упал на землю у него за спиной, и со сдавленным стоном тяжело опустился на колени.

— Боже милостивый! — прошептал Джон Фитц-Рауф и невольно потянул к себе свой меч.

Рыцарь Вильям ткнулся лицом в землю. Кровь потекла из него рекой и задымилась на мерзлой земле.

Джон Фитц-Рауф бросился к умирающему. Небрежно оставив меч на земле, он перевернул рыцаря Вильяма лицом вверх и приподнял его за плечи.

— Зачем ты сделал это, Вильям?! — сдавленным голосом воскликнул он. — Прости меня!

— Только так я мог отплатить! — прохрипел тот. — Прощаю тебя, Джон! Священника! Скорее!

Трясущийся от ужаса священник склонился над рыцарем Вильямом.

— Отпустите мне грехи, святой отец! Торопитесь! — скрежеща зубами теперь уже не от гнева, а от боли, прохрипел англичанин, и у него изо рта прямо в лицо священнику вылетели брызги крови.

Священник прочел разрешительную молитву, и рука его конвульсивно вздрагивала, будто обжигаясь об сгорающие грехи английского рыцаря.

— Пусть теперь все подойдут! — потребовал рыцарь Вильям.

Он вдруг лишился чувств, но, когда все обступили его, снова очнулся, будто сам Всемогущий Творец даровал ему еще один вздох жизни ради самого последнего признания.

— Там… у Акры было… я предал… нет, не предал… — забормотал он. — Просто я струсил и… и увернулся. Копье попало в моего друга. Он стоял сзади… Я исповедался тогда… Мне отпустили… Но мне все равно было плохо… Я хотел расплатиться честно, как подобает… Так лучше… Так очень хорошо.

Он вздрогнул, и голова его запрокинулась.

Джон Фитц-Рауф осторожно уложил покойника на земле.

— У вас есть кладбище? — спросил он священника.

— Конечно, есть, мессир! — судорожно закивал тот.

— Похороните его, — повелительным тоном сказал рыцарь Джон. — У нас мало денег. Возьмите, сколько сочтете нужным.

Священник снова испуганно закивал.

— И отпустите мне, святой отец, этот ужасный грех, — с тяжким вздохом сказал Джон Фитц-Рауф. — Сможете?

Тут священник застыл, словно у него вовсе отнялись руки и язык.

Рыцарь Джон пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на мертвеца.

— Хорошо. Я приду к вам на обратном пути, — сказал он, словно обращаясь не к нему, а к Вильяму Лонгхеду — Тогда я постараюсь быть готовым. А теперь начинайте отходную молитву.

Джон Фитц-Рауф принял решение проводить убитого им друга и доблестного рыцаря до самой церкви. Мы положили его в повозку, в которой находилась священная реликвия. Со священником мы расплатились конем рыцаря Вильяма и несколькими серебряными монетами. Святой отец пообещал, что не обделит дворянина крепким гробом и местом на кладбище.

Селение показалось вымершим, когда мы достигли его. Видно, все жители попрятались, увидев вдали «совсем нехорошее войско». Дурное предчувствие не оставляло меня.

— Уже сегодня местные бароны узнают о случившемся, — сказал я рыцарю Джон, когда мы уже вернулись на дорогу. — Сам священник расскажет им. У него нет другого выхода.

— Надо было, чтобы я отправил на небеса еще одного святого? — холодно вопросил англичанин, пристально посмотрев на меня.

Он щурился, будто едкий дым лез ему в глаза.

— На все воля Всемогущего Творца, — честно ускользнул я от ответа.

Не вызывало сомнений лишь то, что надо изо всех сил торопиться. И мы пустились по дороге вскачь. Повозки трясло. Монахиня Катарина затихла, будто ее и не было. Никто в тот день до самой ночи не проронил ни слова. Благородные рыцари старались не смотреть друг на друга. Сам Джон Фитц-Рауф скакал, не оборачиваясь по сторонам.

Для ночлега мы выбрали в лесу, казалось, самое глухое место, куда даже разбойники не захаживают. Нам было не привыкать. Предчувствие глодало меня все сильнее, и я вознамерился не смыкать глаз. Давно со мной такого не случалось, чтобы каждый шорох тревожил мой слух и заставлял тянуться к кинжалу. Мне не верилось, что люди «медведя» Бошо осмелятся напасть на нас, чтобы отбить священную реликвию. Не верилось и в то, что они могут сговориться о какой-нибудь подлости против нас с людьми Дьердя Фаркаши. Всю дорогу они держались подальше друг от друга и обменивались недобрыми взглядами. При этом и те, и другие с большим подозрением и опаской косились на нас.

Посреди ночи один из франков, Пейре д’Аламон, поднялся и отошел в сторону по нужде. Я заметил, что он слишком удалился от своих и решил составить ему общество.

— Опасаешься, что меня волки съедят? — с усмешкой прошептал он.

— Да. Двуногие, — прямо сказал я ему.

В непроглядной тьме послышалось журчание. Я распустил свой гульфик и едва присел, как в глазах у меня вспыхнула молния, и я тут же провалился во тьму, не описуемую уже никакими словами.

Но кто-то вдруг ухватил меня за плечи, поднял наверх и как следует потряс. Я очнулся и открыл глаза. В неверном свете головешки я смутно различил лицо рыцаря Джона.

— Пейре сбежал! — сообщил он, казалось бы безо всякого волнения.

Я вскочил на ноги, и мучительная боль пронзила мой затылок. Видно, Пейре д’Аламон искусно улучил