— А что там за монастырь? — невольно спросил я, продолжая прислушиваться к своей тревоге.
— Женский, разумеется. Если верить хозяину, там не больше трех десятков монахинь, — ответил Джон Фитц-Рауф, словно желая развеять мои опасения, которые не скрылись от его взора. — Монастырь святой Марии Египетской.
— Той самой, что начинала блудницей, а потом прозрела, ушла в пустыню и много лет каялась в грехах? — напряг я свою память.
Рыцарь Джон нахмурил брови и кивнул:
— Той самой… Только Мария Египетская ушла в пустыню по своей воле, а если иную блудницу загонять туда силком, то… то, я думаю, ничего хорошего из этого не получится.
Я пристально посмотрел англичанину в глаза, но увидел в них только свое отражение и то, что сам я вовсе не христианский священник и рыцарь Джон Фитц-Рауф пришел ко мне не исповедываться.
— С дюжиной здешних забияк мы, конечно, справимся, — сказал я, — но как-то все слишком складно выходит. И Мария не какая-нибудь, а Египетская. И монастырь как раз по дороге. Как будто заманивает нас кто…
— На море мы тонули, голодать голодали. Должен же Бог нам когда-нибудь помочь в добром деле, — с досадой проговорил Джон Фитц-Рауф; на этот довод трудно было чем-то возразить, а тем более — на следующий: — И скажи мне, Дауд, каким еще честным способом можно приобрести оружие и коней?
Мы двинулись в путь на следующий день.
Утро было туманным, промозглым. Вокруг усадьбы стоял запах кисловатой гари. Неподалеку от ворот виднелся старый дуб. На его обломанной ветви сидела ворона и каркала во всю глотку.
— Не нравится мне эта тварь, — тихо заметил рус Иван, проходя мимо меня. — Что-то не по-нашему орет.
Я попросил лук. Птица поперхнулась и, не успел я прицелиться, как она тяжело замахала мокрыми крыльями и скрылась в тумане.
Перед отъездом рыцарь Джон спросил у хозяина, есть ли до монастыря, кроме прямой, какая-нибудь окольная, но не чересчур долгая и запутанная дорога. Дьердь Фаркаши сразу догадался, что мы все же опасаемся нападения со стороны людей «медведя» Бошо, и с воодушевлением рассказал о целой дюжине дорог. Мы потом выбрали одну почти наугад.
Двинулись мы в путь таким порядком: впереди пошел отряд Дьердя Фаркаши, за ним последовала повозка с реликвией, за реликвией потянулся совсем иного рода груз — повозка с монахиней Катариной. За ней шествовало войско рыцаря Джона, и наконец замыкали войско люди «медведя» Бошо.
Джон Фитц-Рауф добился того, чтобы никаких котелков и прочих тяжестей к монахине не приковывали и не привязывали.
— Сбежит, — вздыхал, провожая нас, Дьердь Фаркаши.
— Удерет, как заяц, — соглашался и «медведь» Бошо.
— У нас глаза есть, — отмахнулся рыцарь Джон.
— А ночью? — не мог успокоиться хозяин усадьбы.
Но у англичанина и на это был ответ:
— У нас есть Дауд, а он видит ночью, как кошка.
Лукавая монахиня умело воспользовалась тем, что у благородных рыцарей есть глаза и уши. Глаза она им вскоре так намозолила и так доняла всех, что рыцарь Джон наконец не выдержал и повелел поменять местами повозки. А было вот что: Катарина подняла задний полог своей повозки, села, как у открытого окна, и принялась искушать несчастных рыцарей всякими вопросами, намеками и колкими словечками. Дошло до того, что даже их кони как будто напились вина и стали идти по дороге вкривь и вкось.
Однако на другой день случилось такое событие, после которого Катарина уже и носа не высовывала, да и сам я до сих пор не могу вспоминать его без содрогания.
Мы объезжали стороной одно селение, когда рыцарь Вильям Лонгхед вдруг сошел с дороги и помчался галопом к жилью.
Даже если бы он не крикнул перед этим «Подождите меня!», мы все равно замерли бы на месте от удивления.
— Что за бес в него вселился?! — провожая его взглядом, с досадой и злостью пробормотал рыцарь Джон и велел всем отойти под покров леса.
Ждать долго не пришлось. Вскоре мы увидели не одного, а двух всадников. Ехали они не слишком торопливо. Наконец мы разглядели, кого прихватил с собой Вильям Лонгхед и удивились еще больше. С ним приближался священник, и был этот священник смертельно напуган.
Сам рыцарь Вильям весь сиял от счастья.
— Я как увидел церковь, так меня осенило! — воскликнул он. — Как же мы раньше не догадались!
— Что ты задумал, Вильям? — мрачно спросил его Джон Фитц-Рауф.
— Радуйтесь! Я привез вам свободу! — объявил рыцарь Вильям. — Сейчас святой отец очистит нас от всех чертовых клятв и присяг! Слава Богу, он кое-как разумеет по-франкски.
У меня упало сердце. Я обвел пристальным взглядом всех «рыцарей султана» и заметил, что их пока что не тронуло воодушевление, охватившее англичанина. Они все еще были в недоумении, растерянно переглядывались, и переводили взоры то на рыцаря Джона, то на своего нежданного «освободителя». Впрочем, я не обманывался: вздыхать с облегчением было еще рано.
— Вильям, ты какую давал клятву? Помнишь? — тихим и очень холодным голосом вопросил Джон Фитц-Рауф. — Ты хочешь освободиться от клятвы спасти нашего законного короля Ричарда?
Вильям замер. Потом он оглядел своих товарищей и увидел, что, как говорят христиане, пророку лучше не появляться в своем отечестве. В его глазах мелькнули злые огни.
— Что у тебя с головой, Джон? — огрызнулся он, замечая, что его никто не собирается хвалить за сообразительность. — Я
— Ты помнишь, как ты получил истинную свободу, Вильям? — словно грозный судия, вновь вопросил его рыцарь Джон.
Вильям Лонгхед заскрежетал зубами, сжал кулаки и прорычал:
— Проклятье! Вы все привыкли сидеть на цепи, как собаки… Если хочешь, Джон, стань свободным, и мы вместе пойдем дальше. А если не хочешь, то я отпущу святого отца и буду сам искать нашего короля. Я не останусь с рабами нехристя. Я — уже свободный человек.
Тут я наконец вздохнул с облегчением. Рыцарь Вильям совершил жестокую ошибку. Он хотел похвалиться своей свободой. Не вышло. И он, сорвав злость, оскорбил благородных дворян. Не стоило ему называть их «цепными собаками», а тем более «рабами».
Рыцарь Джон изменился в лице. Таким я его еще не видел. Глаза его словно провалились в глазницах и стали темными безднами. Лицо окаменело.
— Что ты сказал святому отцу, Вильям? — с трудом проговорил он, словно ему стало невмоготу дышать.
Рыцарь Вильям вновь застыл на несколько мгновений, прозрев, что вот-вот наступит какая-то страшная развязка, и признался с заслуживающей похвалу твердостью:
— Я сказал святому отцу, что под страхом смерти был вынужден дать клятву нехристю, и просил святого отца разрешить меня от этой клятвы.
Потом Вильям Лонгхед тяжело сглотнул и добавил:
— И святой отец разрешил меня от всех клятв и присяг.
Все стояли, затаив дыхание, словно окаменевшие. Только священник испуганно вертел головой и часто пускал изо рта клубы пара.
Джон Фитц-Рауф сделал шаг навстречу Вильяму Лонгхеду. С таким видом не судья, а приговоренный к казни делает первый шаг к плахе, когда находит в себе силы преодолеть страх смерти.
Внезапно он обратился не к рыцарю Вильяму, а к священнику, и произнес неторопливо и очень вежливо:
— Святой отец, не уходите. Вы нам еще очень пригодитесь.
