По своим размерам пещеры Чехии меньше французских и далеко не столь многочисленны, в них реже встречаются следы «пещерного человека», а те, что известны, менее выразительны. В рассматриваемую нами эпоху в самой Чехии среди ученых не нашлось никого, кто был бы способен заняться спелеологическими проблемами на должном для того времени уровне. Впервые чешские читатели получили полную информацию о пещерных находках (речь идет о публикации на чешском языке, ибо существовали более ранние издания на немецком языке) лишь в 1834 г., когда Ян Сватоплук Пресл, профессор естествознания в Праге, присовокупил к своему переводу книги Ж. Кювье «О переворотах на поверхности земного шара» раздел: «О пещерных и костных брекчиях» — извлечение из «Руководства по геогнозии» (землеведению) Де ла Беше.

И наконец, тот, чье имя названо в заголовке, отправился в пещеры не из личного интереса или научного рвения: это ему было вменено в обязанность, т. е. он оказался в какой-то мере «открывателем поневоле». И потому его деятельность была предана забвению еще более основательному, чем работы его французских современников, и имя Ауге сегодня уже никому ничего не говорит.

Так как же, собственно, обстояло дело с первыми открывателями чешских пещер?

В эпоху, наступившую после наполеоновских войн, ведущую роль среди естествоиспытателей Чехии играл граф Кашпар из Штернберка, один из главных основателей Национального музея в Праге. Собственно, пещерами он не занимался (его главным увлечением был растительный мир дочетвертичных эпох), и в том, что Чехия раньше, чем другие территории Европы к востоку от Рейна, оказалась захваченной волной пещерных открытий, заслуга, вне всякого сомнения, принадлежит открывателю «Красной дамы» Уильяму Баклэнду.

В своих научных поездках по континенту, после того как он вел раскопки в Гайленрётской пещере, в 1820 г. Баклэнд оказался в Праге.

Штернберк, безусловно, был знаком с «пещерными трудами» Баклэнда, опубликованными в 1822– 1823 гг., и, вероятно, не без их влияния осознал, что ведь и в Чехии, в окрестностях замка Карлштайн, есть несколько пещер: не могут ли и в них оказаться столь же интересные находки ископаемых костей? По крайней мере один намек на такую возможность был: в часовне Святого Кржижа в Карлштайне посетителям издавна показывали «голову дракона» (на самом деле голову крокодила), причем считалось, что она была найдена в пещерах Чешского краса.

Как бы то ни было, решил Штернберк, а в одной из двух тамошних пещер необходимо провести раскопки. А поскольку сам он опуститься до такого рода деятельности не пожелал, то подыскал подходящего человека для исполнения своих намерений. Так, сам того не ведая, роль первого чешского спелеолога получил Франтишек Ауге.

В то время Ауге был управителем замка в Карлштайне; в 1814 г. он опубликовал книжку о Карлштайне, а став в 1823 г. «действительным членом Музейного общества» от Бероунского округа, неоднократно обращал внимание его членов на значение замка и состояние его памятников. Ауге был одним из первых чешских собирателей трилобитов, не будучи специалистом в какой-либо области науки. Его кандидатура была предложена, вероятно, потому, что деятельность его протекала непосредственно в центре этого пещерного края.

14 апреля 1824 г. в достославный замок Карлштайн пришло письмо, в котором граф Кашпар из Штернберка благодарил Ауге за присылку окаменелостей для музея, а далее продолжал: «Кроме того, я бы просил более подробно обследовать пещеры в известняковых скалах у Тетина; как рассказывают, из какой- то одной из этих пещер происходит голова карлштайнского крокодила. В Германии и Англии существует множество пещер, где были найдены кости ископаемых животных… Следовало бы в самых больших пещерах провести раскопки… Будь там найдены ископаемые кости, особенно черепа и зубы, пожалуйста, немедленно известите меня: в этом случае я бы сам принял участие в раскопках, чтобы рабочие чего-либо не повредили».

О том, что Ауге последовал этому призыву и что акция, задуманная Штернберком, действительно состоялась, свидетельствует следующее письмо, хранящееся в архиве Национального музея. Оно датировано 9 мая 1824 г., и в нем Франтишек Ауге сообщает: «…мной обследованы пещеры по берегам реки Бероунки между Карлштайном и Србском; их там четыре… Их возникновение, как мне кажется, связано с уменьшением в объеме первоначально увлажненной породы при высыхании, поэтому по форме они напоминают готические соборы…»

К цитированному письму приложена записка, гласящая, что 12 мая Ауге передал музею бочонок с окаменелостями из Бероунской округи. Идентифицировать все эти окаменелости ныне не представляется возможным, но очевидно, что с вышеупомянутыми раскопками они не могли быть связаны. Мы не знаем ничего, что об этих результатах деятельности Ауге говорил Штернберк, велись ли позднее работы у Тетина, как предполагалось первоначально (кажется, что нет, полученный результат никого не воодушевил на продолжение). Да и сами упомянутые пещеры уже не существуют: Ауге забыл указать их более точное расположение, не известно даже, на каком берегу были эти пещеры (судя по всему, речь все-таки шла о правом, южном, береге, срезанном в 1860 г. при строительстве железной дороги на город Плзень).

Остались только эти два письма, из которых, однако, следует кое-что весьма любопытное. Во-первых, сам тот факт, что в конце апреля 1824 г. в пещерах Чехии были осуществлены первые целенаправленные научные исследования. Жаль, что мы уже никогда не узнаем, содержало ли письмо от 9 мая 1824 г. сообщения о первом открытии палеолита в Чехии, во всей Австрийской империи и в будущей Чехословакии.

Мы привели случай с Ауге в качестве отечественной параллели тем открытиям, которые, несомненно, имели значение гораздо большее, чем этот последний, для развития науки. Однако все они имеют нечто общее: открыватель регистрировал свои наблюдения, публиковал результаты исследований или передавал их кому-то, и ничего не происходило. Данные оказывались утраченными, никто их не усваивал, да и сами открыватели своих разработок не продолжали. Конечно, нужно было, чтобы люди свыклись с новыми суждениями о «пещерном человеке», требовалось время, чтобы появились те, кто мог принять эстафету и более последовательно взяться за обоснование столь смелых идей; чтобы за забытыми открывателями «пещерного человека» пришли пионеры его научного изучения.