— Ничего! Это так прекрасно!
«То же самое? Зачем же я? Могла бы другое!» — мысленно упрекаю я себя, а Кирилл в это время отказывается:
— Не могу… Завтра я выучу другой отрывок…
— Ладно, — лукаво соглашается Валентина Максимовна, — а пока — условный «неуд»!
Звенит задержавшийся на две минуты звонок. Я бегу в зал и останавливаюсь у окна. Какой-то внутренний голос говорит мне, что я именно так должна сделать. Мне странно это, но я повинуюсь. Щеки пылают не меньше, чем у Татьяны. «Минуты две они молчали, но к ней Онегин подошел…»
— Как хорошо ты читала! — говорит Кирилл и смотрит мне в глаза. — Никак не ожидал, что ты этот кусок выберешь!
— Я могла прочитать другой. Я не знала…
— Ты выучила что-то еще?
— Почти все!
Он смотрит восторженно и недоверчиво.
— Честное слово, — уверяю я. — А как же ты теперь с «неудом»?
— Ерунда. Завтра исправлю. Он же условный!
— Нас видит Лилька, — говорю я.
— Пусть видит!
— А ты, оказывается, ловелас!
Теперь я знаю: мне нужно уйти. И я ухожу. Улетаю. Так невесомо мое тело и так радостно поет в нем душа!
— Что он тебе сказал? — не стесняясь Светы, спрашивает меня Лилька в классе.
— «Я негой наслажусь на воле», — нараспев говорю я.
— Нет. Обо мне! Что он сказал обо мне? — требует Лилька.
не унимаюсь я.
Когда Лилька бледнеет, на носу у нее появляются веснушки. Сейчас они выступили особенно резко.
— Лилька! Это же Пушкин! — кричу я, но она исчезает за дверью, и на следующем уроке — физике — ее место пустует. Рафик удивленно моргает ресницами, глядя на брошенный Лилькой портфель.
— Ната, а когда ты читала стихи, дверь в лаборантскую была открыта. Андрей Михайлович, наверное, слышал, — говорит Света.
Но меня это сейчас не интересует. Настроение скисло. Зря я Лильке так ответила. И вообще в жизни многое делается зря!
Мои мысли прервал вызов к доске. Андрей Михайлович с полуулыбкой смотрел на меня, будто припоминал что-то.
Я добросовестно готовила урок, но сейчас все начисто вылетело из головы. Законы механики, хоть умри, не вспоминались.
— Я не смогу вам ответить, — уныло говорю я.
— Я знал, что не сможешь. Где уж после волшебной пушкинской музы найти место каким-то рычагам! Но послушайте, что сказал Архимед, — обратился он к классу. — «Дайте мне точку опоры — и я переверну мир!» Разве здесь нет поэзии? Еще какая! А вы: «Адриатические волны, о Брента!..»
О, какой поднялся веселый шум! Все были просто счастливы таким поворотом Архимедова рычага! А как мечтательно, с какой грустью произнес он лирические строки из «Онегина»! Наверное, вспомнил, как сам был захлестнут этими волнами. Они прошли над его головой и теперь уж больше не обманут, не завлекут… На нем парадный черный костюм. Значит, сегодня он идет навещать маленькую дочку…
На мою парту шлепнулась записка и перебила мои мысли.
— Натка! Андрей Михайлович смотрит! — в испуге прошептала Света.
Я подняла глаза, а он тотчас же отвел свои. Он понял, что это все еще бушуют «адриатические волны». Их нельзя унять сразу: пусть постепенно улягутся сами. И не стал мешать.
Я не ответила на записку Кирилла. У меня еще не было никакой судьбы, а если и была, то она шла пока неведомыми мне путями. До конца урока я прилежно вникала в поэзию законов механики.
— Теперь он влюбится в тебя, — вздохнула Света, когда я показала ей записку Кирилла.
А в коридоре что-то писала и рвала Лилька.
— Письмо Татьяны к Онегину! — захохотал Генька и вышиб из ее руки карандаш.
— Но-но! Подними, а то получишь! — грозно прорычал Кирилл, поднося к Генькиному носу крепко сжатый кулак.
«Адриатические волны…»
БОРОДИНО
Все проходит, оставляя свой след в жизни. Мы судим об ушедших по тому, что они в нас оставили.
Глуховатый голос Поэта звучит в моей душе светлым воспоминанием, он очень уместен сейчас.
За Пушкина мы мстим всегда. Пройдут тысячелетия, но за Пушкина по-прежнему будут мстить!
