ссору.

- Ладно, - проворчал он, - возможно, я вел себя по-дурацки. В твоих словах, Нед, есть смысл, - и, придав голосу жалобные нотки, добавил: - Но в том, что сказал Бандри, много яда. Как можно говорить, что этот золотой флот значит для вас больше, чем я!

- Это были дурные слова, Бандри, - тут же вступил с осуждением Воган.

- Настолько дурные, что дают мне право требовать удовлетворения, - сказал Лич, глядя на бледное лицо штурмана.

Если Бандри в душе и боялся, зная об искусстве капитана фехтовать, то его лицо осталось безразличным.

- Ты сам признал, что вел себя по-дурацки, - сказал он, - и давай на этом закончим.

Лич воспринял желание Бандри уйти от обсуждения этого вопроса за страх. Он заметил также, что остальные держатся в стороне и не принимают ничью сторону в столкновении, которому он старался придать вид ссоры личного характера. Поэтому он снова воспрянул духом.

- Легко сказать, Бандри. Но надо ли оставлять это дело после той шумихи, что поднял из-за пустяка этот Берни? Что же мне теперь - подставлять ему другую щеку или вертеться перед ним, поджав хвост, что бы он ни делал? И только потому, что он знает секрет этого флота? Сгореть мне в аду! Это не к лицу капитану, и Том Лич не станет так себя вести. Пусть все это знают. Пока Чарли будет корректен, я буду сохранять мир, но ни минутой больше. С золотым флотом или без него. И если ты, Бандри, или кто-нибудь другой из вас ждет от меня чего-то большего, скажите прямо сейчас, чтобы мы знали.

- Это довольно разумно, - поддержал его Воган.

Эллис и Халлауэлл молчанием выразили нежелание обсуждать этот вопрос, хотя понимали, что объединившись, они легко смогли бы справиться с капитаном. Но их недоверие друг к другу пересилило хрупкое согласие, возникшее между ними. Поэтому никто не решился взять на себя риск продолжения спора, из опасения оказаться потом покинутым.

Бандри прекрасно понимал хитрость и коварство игры, на которой поймал его Лич, и знал, что продолжение личной ссоры с капитаном грозит ему гибелью. Поэтому он сказал:

- Никто не ждет от тебя большего, капитан. Но помни, что мы ожидаем очень многого.

- Вы это и получите. Можете быть уверены.

На этом мир был восстановлен, и они продолжили прерванный обед.

В ту ночь, бодрствуя под звездами, де Берни тщетно ожидал, что занавес в хижине поднимется, и Присцилла выйдет к нему поговорить. Ему казалось, что дневные события вызвали необходимость многое обсудить. Настолько многое, что он испытывал желание объясниться. Но, очевидно, с ее стороны не было соответствующего желания выслушать его объяснения, поскольку время шло, а занавес оставался опущенным.

Наконец, поняв, что это отнюдь не случайно, он в отчаянии принялся размышлять о причинах такого поведения и пришел к выводу, что чем-то обидел ее. Вероятно, поддерживая ее, хотя он и старался делать это осторожно, он все же переступил границы, которые она считала допустимыми в их отношениях. Но должна же она понимать необходимость этой видимости проявления любви к жене и отбросить всякие обиды.

Как бы там ни было на самом деле, необходимость объяснения становилась безотлагательной, и он кончил тем, что тихо позвал ее. Трижды ему пришлось повторить свой вызов, прежде чем занавес поднялся. Хотя ему из осторожности и пришлось сильно понизить голос, но то, что она услышала его, означало, что она тоже не спала.

- Вы звали? - спросила она. - Что-нибудь случилось?

- Я вот о чем хотел вас спросить. Меня испугало ваше отсутствие. Вы не присядете?

- Вы хотите мне что-то сказать?

Она услышала его странный приглушенный смех.

- Похоже, это уже стало моей слабостью. Но сегодня мне предстоит сказать больше обычного.

Она, как обычно, села на диванную подушку, а он сел рядом.

- Будьте откровенны, - попросил он. - Вы не выходили, потому что обиделись на меня, и не вышли бы, если бы я не позвал?

- Обиделась? Я? С чего бы это? - в ее голосе чувствовался холодок.

- Этого не должно быть. Но всегда есть опасность недоразумения, и боюсь, я навлек ее на себя. Вы могли посчитать, что я слишком вольно вел себя. Это было только...

- Не надо, - прервала она. - Какое же это недоразумение? Я слышала ваше объяснение майору Сэндзу. Это была всего лишь комедия для обмана капитана Лича. Я же понимаю, что это необходимо.

Однако холодность в ее тоне не уменьшилась, и это озадачило его.

- И вы простите ее? - спросил он.

- Ну, конечно. Вы очень хорошо играете, месье де Берни.

- Да?

- Настолько хорошо, что на момент и меня ввели в заблуждение. На какое-то мгновение я действительно поверила, что ваша тревога и забота были настоящими.

- Уверяю вас, что так оно и было, - запротестовал он.

- Но... едва ли до такой степени, чтобы я имела глупость предположить...

Эта жалоба вызвала у него вспышку горячности.

- До какой бы степени вы ни предполагали, ваше предположение вряд ли будет соответствовать действительности.

- Но действительность заставила вас играть комедию, которую вы сочли необходимой для данной ситуации.

- Ах, боже мой! - воскликнул он, переходя на родной язык, что иногда с ним случалось в минуты волнения. - Может быть, - начал он, но вовремя спохватился, чтобы не сказать: «Может быть, вы, обиделись, приняв проявление заботы за притворство?»

- Вы что-то собирались сказать? - спросила она, когда он умолк.

- Нечто невыразимое словами.

Ее тон несколько смягчился.

- Если бы вы все-таки попытались выразить, мы, возможно, добрались бы до истины.

- Бывают истины, до которых лучше не добираться. Они подобны запретному плоду с Древа Знаний.

- Здесь не рай, месье де Берни.

- Я не так уже уверен в этом. В последние дни я как будто ближе стал к раю.

После этих слов наступило долгое молчание, и он начал опасаться, что на этот раз в самом деле обидел ее. Но она, глядя прямо перед собой на светлый песок и сумеречное мерцание воды за ним, где виднелся темный силуэт «Кентавра», ответила вопросом:

- А в вашем раю, месье де Берни, играют комедии?

Если до сих пор он еще сомневался, то теперь все сомнения отпали. Она ждала от него откровенного признания. Едва ли можно было сделать более ясное предложение. Он провел рукой по лицу и обнаружил, что лоб у него влажный. Правда, ночь была теплой, но не настолько, чтобы потеть с его комплекцией, и он понял, что пот выступил от волнения.

Наконец он ответил приглушенным голосом:

- Считайте, Присцилла, что я знаю, где для меня установлены границы.

И снова наступило молчание, принесшее разочарование ей и страдание ему. Затем чисто по-женски она снова вернулась к началу разговора.

- Значит, сегодня это не было комедией? Или, скажем, не совсем комедией? - в ее голосе послышались вкрадчивые нотки.