— В архив звонил я. По твоей внезапной изоляции… Ну, я и Сёма — люди известные и очень вредные, если нас взять, вони будет немерено. Степа с Юрой люди опасные и неудобные: просто так к себе не подпустят, а если подпустят, то при задержании могут легко образоваться лишние трупы. Ты у нас — слабое звено. Неизвестен. Неопасен. А знаешь ровно то же, что и остальные члены команды. Вывод делай сам. Теперь по степени вины и соучастию: злодейское нападение на представителей власти с причинением вр. здор. разной степ. тяж. и орг. поб. из-под стр. — да, вы все трое преступники. Кстати, спасибо, что напомнил…

Тут Ольшанский достал телефон и принялся с кем-то общаться. Через минуту он поблагодарил собеседника, вполне удовлетворенно присвистнул в свою трубку (не телефонную, а ту, что с табаком) и резюмировал:

— Да, умалчивать не стали, инцидент прошел по инстанции как нападение и побег, везде доложено, принимаются первичные меры. Внимание, плюшка: в розыск подают всех троих. Здорово, да? Вы там что, на месте преступления визитки оставили?

Последний вопрос был адресован Степе и Юре. Степа пожал плечами и лениво зевнул, а Юра глумливо хмыкнул.

Между тем это очень актуальный вопрос: после столкновения Никита сотоварищи были очень заняты, рассматривать, кто там меня вынимает из машины, им было явно недосуг.

— Ааа! — озарился я. — То есть они предполагали, что… эмм… умм…

— Живость ума не утрачена, — похвалил доктор. — Это хорошо. А рассудочно-речевая связь со временем восстановится, это не фатально.

По наплевательской реакции наших боевиков я сделал вывод, что ничего страшного не произошло: это, видимо, какие-то аппаратные игры в поддавки. Наверное, Домовитый встретится с начальником тех, кто меня «принимал», выпьют коньяка и все утрясут. А как иначе? Никогда не поверю, что все на самом деле обстоит именно так, как только что озвучил наш злой прокурор. Судя по тому, что звонил в архив именно он (вот уж не ожидал от такого солидного камрада!), нетрудно вывести резюме: наш плешивый гений сыска — большой любитель некорректных шуток.

У меня был еще четвертый вопрос, сугубо личного характера, и касался он недавно испытанного мною состояния.

— Доктор, скажите… А это… Гхм… Вот — клаустрофобия. Раньше — никогда в жизни, и вдруг… Как-то так — шарах! Ну просто жуть какая-то, это было что-то… что-то…

Тут я покраснел. Нет, не из-за сиюминутного своего косноязычия — хотя тоже неслабый повод, я вообще-то парень речистый, переговорить могу кого угодно. Просто я вспомнил обстоятельства, сопутствующие этому приступу, и мне стало неловко: доктор у нас умник, но догадается ли он не задавать лишних вопросов на предмет выяснения некоторых пикантных подробностей?

— Был острый приступ клаустрофобии? — деловито уточнил доктор. — А до этого никогда такого не случалось?

— Так точно.

— Важное уточнение: доводилось ли ранее находиться в условиях, провоцирующих клаустрофобию? Кладовка из детства, сломанный лифт, узкий проход, пещера…

— В лифте пару раз застревал. Раз с приятелем, другой — один.

— И как?

— Ничего. Когда один был, пришлось торчать долго, даже поспал. Нет, никаких приступов.

— Ясно. А здесь, очевидно, было так: тесная кабинка, обитая изнутри мягким материалом, без каких-либо выступов-выпуклостей, поверху — отверстия для поступления воздуха…

— Доктор, вы как будто сами там побывали!

— То есть все так и было?

— Совершенно верно.

— Паническая атака, навязчивые идеи, пугающие ассоциации?

— Ну, в общем… Да, и паника и… эмм… казалось, что меня похоронили заживо, и…

— Что?

— Ну, как будто кто-то там, наверху, сидит возле могилы и слушает, как я беснуюсь от ужаса… и получает от этого удовольствие.

— Все понятно, — кивнул доктор. — Инфразвуковой стакан.

— Да, «стакан» — такое понятие фигурировало… Но — инфразвуковой? А какой смысл? С какой целью?

— Стандартная процедура, — успокоил меня доктор. — Нередко предшествует наркоанализу — это своего рода предварительная подготовка. Никаких пыток. Никакого насилия. Все стерильно и вроде бы гуманно.

— В гробу я видел таких гуманистов, — злобно пробурчал я. — Посадить бы их самих в этот стакан — я бы на них посмотрел.

— Ну, насчет следователя не скажу… Но врач, сопровождающий процедуру, — он через это прошел, причем неоднократно, вот это я могу вам гарантировать на сто процентов.

— Почему вы так думаете?

— Я не думаю, — мягко поправил доктор. — Я это знаю совершенно точно. Врач, который с вами работал, он должен в мельчайших подробностях представлять, что чувствует пациент. Это делается не в угоду врачебной этике, а для абсолютной уверенности в результативности процедуры…

После такого объяснения у меня возникло подозрение, что наш доктор — человек интеллигентный и вроде бы добрый — сам принимал участие в такого рода процедурах. Вообще, я очень мало знаю о своих коллегах, мы работаем вместе меньше недели, а рассказывать о себе они не торопятся, так что приходится открывать каждого из них постепенно, исподволь, мелкими дозами вытягивая информацию при любом удобном случае…

С Домовитым общались по «скайпу».

Памятуя о предупреждении насчет дурацких вопросов, я сам напряг извилины и сделал вывод, почему именно так, а не лично или посредством телефонной конференции. Человек занятой, выезжать в народ ему некогда, а тащить всю толпу к себе — проблемно, с их жахнутой на всю голову системой проверок и пропуска через эти козлячьи «смотровые».

Рискуя прослыть идиотом, не могу, однако не признаться: по наивности своей я полагал, что беседа с шефом поставит жирную точку во всей этой неприятной истории. Пожурит, ободрит, пальчиком погрозит — ай-я-яй, не делайте так больше, мерзавцы, а в завершение скажет: расслабьтесь, парни, я эту проблемку решил, так что с вас бутылка коньяка, а теперь можете разбегаться по домам и отдыхать — заслужили. Ну а завтра с новыми силами приступим к выполнению непосредственных обязанностей, займемся наконец-то тем, для чего нас и создали…

Домовитый был не в своем кабинете, и непонятно, в кабинете ли вообще: в помещении было темно, где-то поблизости громко играла совершенно дебильная музыка — «Сосущие», «Хрустящие», или «Импотенция» — в общем, черт поймешь, они для меня все на одну ноту — в итоге шеф едва ли не жевал микрофон и получались щелчки, треск и шумы.

Я думал, он хотя бы слегка обрадуется, поприветствует меня: все-таки блудный пипл из пенатов прибыл, мытарства испытывал за всю команду. Увы, если эмоции и были, то отнюдь не в мою сторону: Домовитый был озабочен, хмур, и я бы даже сказал — испуган, он периодически озирался и вообще вел себя беспокойно.

— Ну-ка, покажите героя.

Камера у нас была плохонькая, приходилось ее постоянно крутить, крупным планом все не влезали.

— Ага, вижу. Теперь Петровича. Есть, понял. Петрович, давай по-быстрому…

Ольшанский четко и коротко доложил о моих мытарствах: я бы сам, наверное, мямлил бы бесконечно долго, а со временем, я так понял, у шефа были проблемы.

— Понял, спасибо… Герой! Есть, вижу. Слушай, герой, ты мне вот что скажи: про архив что-нибудь спрашивали?