— Не надо ему сейчас есть, — поддержал меня доктор. — По дороге еще воды возьмете, пусть пьет сколько влезет.

— Ну ладно, медицине виднее, — согласился Никита. — Давай одевайся по-быстрому да поедем.

— Во что одеваться?

— В одежду, — хмыкнул Никита, протягивая мне пакет.

В пакете были мои вещи: спортивный костюм, кроссовки, мыльные принадлежности и еще кое-какие мелочи.

— Эээ…

— Я был у тебя дома, — предвосхитил мой вопрос Никита. — Возражений нет?

Опять этот ненужный вопрос. Я молча покачал головой и стал переодеваться.

Наверное, все видели в кино, как возят отъявленных злодеев и важных государственных преступников. Взвод спецназа в полном вооружении, тяжелые бронированные машины сопровождения, полицейский вертолет над колонной — а то и парочка, и непременные персонажи: пессимистично настроенный командир конвоя, бывалый и мудрый, и его друг, тоже весь из себя матерый и послуживший везде, где только можно себе представить.

Очень типичная сцена, без которой не обходится ни один фильм такого рода:

Командир: «Что-то сегодня душа не месте, нехорошие предчувствия одолевают».

Матерый друг: «Ну так и немудрено — такого опасного зверя везем! Надо предупредить всех, чтобы держали ухо востро и не расслаблялись…»

И сразу всем понятно: да уж, это вам не в колхозе помидорами кидаться, все очень серьезно и многообещающе.

Увы, увы — в моем случае ничего такого не было. Препровождая меня на следственный эксперимент, Система явно экономила на людях и моторесурсах. Нас было четверо на одной машине: Никита, двое крепышей в штатском — один из них водитель, и ваш покорный слуга. Более того, мне даже наручники не надели.

С одной стороны, это вызывало легкую досаду: Система относилась ко мне как к какой-то мелкой сошке. С другой, вселяло определенные надежды: получается, меня не считают опасным преступником?

На марку машины внимания не обратил — вы в курсе, я был слегка в прострации (а может и не слегка), но, судя по некоторым косвенным признакам, это был объемистый и сравнительно новый внедорожник, очень может быть, что тот же самый, на котором мне довелось покататься вчера вечером.

Уселись мы следующим образом: Никита рядом с водителем, я сзади, с левой стороны, а рядом со мной — второй крепыш, оставшийся без руля.

— А наручники? — спросил я, желая уточнить степень своей опасности для Родины.

— А смысл? — Никита пожал плечами.

— Ну-уу…

— Какой смысл? — повторил Никита. — Во-первых, ты сейчас в таком состоянии, что тебе и конвой не нужен: сам упадешь. Во-вторых, расклад я тебе довел: будешь хорошо себя вести, очень скоро выйдешь на волю. Пытаться бежать при таком раскладе может только полный идиот. А ты у нас мальчик неглупый, прекрасно понимаешь, что за попытку побега тебе не глядя накинут реальный срок, причем совсем уже не условно. И потом: куда бежать? Ты же не старый шпион, с «явками», «связями» и прочими радостями жизни. Ну сам подумай: куда тебе бежать? Верно я говорю?

— Верно.

— Ну вот, выходит, не нужны тебе наручники. А тебя что, это обижает?

— Хм… Скажете тоже…

— Ну вот и хорошо. Расслабься, отдыхай, через десять минут будем на месте…

Добраться до места за десять минут не получилось: по дороге приходилось часто останавливаться и пропускать этих… маёвщиков, маюшников, или майщиков — в общем, тех, кто мается либо собирается на маевку.

Тут я мимоходом сделал для себя одно интересное открытие. Обычно мы с друзьями на майские праздники собираемся у кого-нибудь на даче и жарим шашлыки. Репортажи о майских шествиях и массовках я не смотрю, мне это совершенно неинтересно. И как-то вроде бы само собой, спонтанно, у меня сложилось такое мнение, что на эти мероприятия ходят коммунисты, старики, праздные алкоголики и сумасшедшие.

Оказывается, я заблуждался. Среди публики, склонной тратить время на такой анахронизм, как майские шествия, было немало вполне вменяемых и современных субъектов. По крайней мере, те группы, что нам приходилось пропускать, состояли преимущественно из прилично одетых людей среднего возраста, трезвых, со здоровыми лицами и, что удивительнее всего, вполне на вид радостных и даже счастливых. То есть никто их туда не гнал, на шествие, вот эти свои смешные кумачи и транспаранты с древними лозунгами они тащили совершенно добровольно, без какого-либо вмешательства «сверху».

Наверное, это такой специфический атавизм. В те времена, когда первомайские демонстрации были возведены в ранг всеобщей повинности, все люди жили более-менее одинаково и, в общем-то, сравнительно неплохо, без страха перед будущим, с непоколебимой уверенностью в могуществе и первосортности своей великой Страны. Так что, вполне возможно, люди идут на такие шествия ввиду элементарной ностальгии по безвозвратно утраченной эпохе былого величия и всеобщего благополучия.

Никита на маевщиков тоже реагировал: нетерпеливо посматривал на часы, корчил досадливые гримасы и бормотал:

— Вот же бездельники… Нет чтобы заняться чем-то полезным: на дачу поехать, уборку устроить, в спортзал всей толпой закатиться — нет, они шарахаются тут, почем зря…

В паре кварталов от моей родной части мы остановились перед «зеброй», пропуская очередную процессию с шариками, флажками и плакатами.

— Ну надо же, всякую херню пишут! — желчно возмутился Никита. — Нет, я понимаю: «мир-труд — май» и прочая лабуда… но при чем тут туристы?!

Да, замечание было вполне справедливым. На одном легкомысленном плакатике, типа тех, с которыми встречают в аэропорту незнакомых командированных, было написано:

И внизу подпись:

Плакатик тащила полная бабуся с румяным плутоватым лицом. Создавалось впечатление, что текст писала она же: без линейки и трафарета, размашистым корявым почерком, наспех, не заботясь о качестве исполнения. И почему-то черной траурной тушью (текст на остальных плакатах в этой группе был выдержан в различных оттенках красного).

Как человек, намалевавший не одну сотню плакатов, я машинально отметил все эти детали, без эмоций пожал плечами…

И вдруг «включился».

Буровая 29?! Турист?!!!

В этот момент поток маевщиков иссяк, и мы поехали. Нащупав ремень, я машинально пристегнулся,