– А мне плевать!

– Ах, сама невинность! – Обезьяний смех сотрясал ночной воздух. – Вот как? В самом деле? Тебе так нравится быть обманутой?

– Если вопрос стоит именно так, то да! Предатель предаёт лишь собственную трусость! Меня это не касается. Но лучше быть преданной, чем предателем!

– Конечно, предатель и есть трус, но в этом, полном демонов, мире, только такие и выживают. Никто над тобой здесь не сжалится, малышка. Добрых людей в этом мире не существует.

– А какое это имеет ко мне отношение?

Неужели то, что её затравили и загнали в угол, было достаточным основанием, чтобы забыть о своей человечности? Чтобы набрасываться на любого, приближающегося к ней с добрыми намерениями? А если эти намерения были не самими чистыми на свете, не доверять им ни на грош? Если у окружающих не было и капли жалости к ней, было ли это достаточной причиной, чтобы быть такой же безжалостной?

– Нет, ничего подобного.

Её доверие к окружающим никоим образом не зависело от того, насколько её обманывают. Её доброе отношение к людям ни в коей мере не зависело от того, насколько те были добры к ней. Даже если она совершенно одинока в этом огромном, чужом мире, даже если никто не поможет и не пожалеет её, это не давало ей права вести себя как последний трус, бросать несчастных на произвол судьбы и причинять вред совершенно незнакомым людям.

Обезьяна хохотала в истерике, извергая нескончаемый, раздирающий уши визг.

– Я хочу быть сильной.

Она крепко сжала в руке рукоять меча. Всё это не имело никакого отношения к этому миру и к этим людям. Она просто хотела жить с высоко поднятой головой. Она хотела быть сильной.

Неожиданно, обезьяна прекратила смеяться.

– Ты умрёшь. Ты никогда не вернёшься домой. Никто тебя больше не увидит. Ты будешь предана и обманута. И ты умрёшь.

– Я не умру.

Если она умрёт здесь, это будет глупо и трусливо. Умереть сейчас, было бы торжеством самой низменной части её натуры, а объявить свою жизнь не стоящей существования – слишком лёгким для неё выходом из положения.

– Ты умрёшь. Ты будешь голодать, изнемогать, сойдёшь с ума и умрёшь.

Она замахнулась мечом что было сил. Его остриё пронеслось над верхушкой зарослей и рассекло воздух. Она ощутила, как меч сильно завибрировал в руке от удара. Обезьянья голова скатилась на землю, вместе с падающей листвой, разбрызгивая вокруг капли крови.

– Я никогда не сдамся.

Всё это время она продолжала плакать.

– Примерно такого роста, – сказала Йоко, указывая рост человеческого ребёнка. – Вы не видели кого- то такого, похожего на крысу?

Старая женщина смерила её подозрительным взглядом.

– Это ты о ком? О ханджю?

– Да. Я слышала, он был ранен вчера вечером у городских ворот.

– А, ты про то нападение кочо, – старуха бросила взгляд назад, в сторону Горъйо, видневшегося вдали. – Если ты о тех, кто был ранен вчера, то они в одном из правительственных зданий, под опекой местных властей.

Такого рода ответы Йоко слышала на протяжении всего утра.

Она дождалась рассвета, чтобы вернуться в Горъйо, но стражники так тщательно обыскивали всех, пытающихся войти в город, что попасть внутрь было для неё практически невозможно. Даже если ей и хотелось проверить самой все общественные здания, она и близко не могла к ним подойти.

– Почему бы тебе самой не сходить к ратуше и проверить, не там ли он?

– Э-э, ну, его там вроде не было.

– В таком случае, тебе лучше проверить ещё позади.

Старуха продолжила путь. Йоко могла разглядеть издали, как за городом были выложены рядами мёртвые тела, но и там стражники следили за всеми в оба. Она не могла даже приблизиться, чтобы определить, там ли Ракушун.

У старой женщины был большой мешок на спине, и Йоко помогла ей вернуться на дорогу. Затем, подошла к другой группе путников, следующей из Горъйо.

– Извините, – обратилась она к первым попавшимся мужчине и женщине. Нога мужчины была перебинтована, и ему приходилось опираться на палку при ходьбе. Йоко повторила те же вопросы, которые ранее задавала старухе. Те посмотрели на неё с недоумением.

– Вчера моего друга ранило…

– Ты! – вдруг ткнул пальцем в неё мужчина. – Глазам своим не верю! Ты тот самый паренёк, что вчера…

Йоко тут же бросилась прочь, не дожидаясь продолжения.

– Эй, погоди минутку!

Оставив окрик без внимания, Йоко убежала, пробираясь сквозь ряды прохожих.

Несомненно, все раны мужчины были нанесены во время нападения кочо. И он её запомнил. С утра ей приходилось так убегать уже не раз. И каждый раз, когда она возвращалась, количество стражников в воротах всё увеличивалось, а к городу становилось всё труднее подступиться.

Оставив Горъйо, она отошла к подножию холмов, чтобы переждать, пока волнение уляжется. Если она будет продолжать в том же духе, то, в конце концов её арестуют. Но, даже зная это, она не могла уйти от города.

Даже если я выясню, что с ним, что тогда?

Он должна была узнать, что с Ракушуном, и даже не для того, чтобы оправдаться перед собой за то, что бросила его вчера. Она не могла взять назад то, что совершила. Даже если выяснится, что с ним всё в порядке, она не сможет просто сходить в город и извиниться перед ним, её тут же схватят. А её смерть не станет более значимой в результате всего этого.

Я не имею ни малейшего понятия, что делать дальше.

С одной стороны, ей казалось, что она слишком высоко ставит своё жалкое существование, а с другой – ей никак не хотелось вот так вот запросто расстаться с жизнью. Не в силах принять какое-либо решение, Йоко никак не могла покинуть Горъйо.

Она по прежнему бродила по округе, время от времени возвращаясь к воротам города; вновь и вновь подходила к путникам, и, задавая им одни и те же вопросы, продолжала получать одни и те же ответы. В конце концов, она потеряла всякую надежду.

– Ну и ну, здравствуй.

Прозвучало приветствие позади неё. Йоко тут же было кинулась сбежать, но, обернувшись назад, увидела глядящих на неё из окружающей толпы, женщину с девочкой.

– Мы ведь встречались возле Бакуро?

Йоко мгновенно замерла на месте от неожиданности. Это были те самые мать с дочерью, которых она повстречала тогда на горной тропе. Они торговали сахарным сиропом и сейчас весь их товар, в виде