несколько дней после распятия и погребения Симон Петр вместе с другими учениками на берегу Тивериадского моря были свидетелями чуда с рыбой. На побережье они заметили бледный свет. Подойдя, увидели человека, стоящего у разложенного огня, и рядом с ним — рыбу. Они заговорили с человеком и поняли, что это Христос. Он пригласил их рукой и сказал: «Возьмите эту рыбу и накормите братьев своих. Возьмите мою весть, разнесите ее по городам всего света и проповедуйте там прощение греха».
— Черт меня побери, — прошептал я.
— Чудесно, правда? — сказал Иисус. — Сначала Предпоследняя вечеря, потом вечеря да Винчи, а потом Самая Последняя Тайная вечеря, трапеза из рыбы, запеченной в углях на песке у берега Тивериадского моря, после которой Христос ушел, чтобы навеки поселиться в их крови, в их сердцах, умах и душах. Конец.
Иисус склонил голову, а затем добавил:
— Иди переписывай заново книги, в особенности Иоанна! Не я дающий, ты — берущий! Иди, пока я не взял назад свое благословение!
— Ты благословил меня?
— Всем нашим разговором, сын мой. Всем нашим разговором. Иди.
Я сунул голову в четвертый просмотровый зал и спросил:
— А где Иуда?
— Пароль верный! — вскричал Фриц Вонг. — Тут три бокала мартини! Выпей!
— Ненавижу мартини. Потом, мне надо еще вывести алкоголь из организма. Мисс Ботуин, — обратился я к ней.
— Мэгги, — сказала она, незаметно улыбнувшись, держа на коленях камеру.
— Я многие годы столько слышал о вас и всю жизнь вами восхищался. Я просто обязан сказать, как я рад, что у меня есть возможность поработать…
— Да-да, — добродушно отвечала она. — Только вы не правы. Я не гений. Я… как называются такие насекомые, которые бегают по поверхности пруда и выискивают добычу?
— Водомерки?
— Водомерки! Кажется, будто эти чертовы паучки вот-вот утонут, ан нет, бегают по тонкой пленке на поверхности воды. Поверхностное натяжение. Они распределяют свой вес, растягивая лапы в стороны, и пленка не рвется. Ну разве я не то же самое? Я просто распределяю свой вес, вытягиваю в стороны все четыре конечности, и пленка подо мной не рвется. Пока еще ни разу не потонула. Но я не чемпион, и никакого чуда здесь нет, просто-напросто мне очень рано повезло. И все же, молодой человек, спасибо за комплимент, выше голову и делайте все, что скажет Фриц. Мартини. Вот увидите: в том, что сейчас покажут, моей работы мало.
Она повернулась ко мне своим изящным профилем, чтобы негромко сказать в сторону проекторной:
— Джимми, давай!
Свет медленно потускнел, зажужжал экран, разъехался занавес. На экране замигал грубый монтаж под еще не завершенную музыку Миклоша Рожи.116 Это мне нравилось.
Пока шел фильм, я украдкой бросал взгляды на Фрица и Мэгги. Они подскакивали так, будто объезжали дикую кобылу. Я тоже вскакивал и падал обратно в кресло под натиском образов, волной нахлынувших с экрана.
Моя рука незаметно взяла один из бокалов с мартини.
— Так-то лучше, парень, — шепнул Фриц.
Когда фильм закончился, мы еще некоторое время сидели молча, пока зажигался свет.
— Как получилось, — наконец спросил я, — что ты почти весь этот материал отснял в сумерках или в темноте?
— Терпеть не могу реализм. — Монокль Фрица ярко блеснул в сторону белого экрана. — Половина этого фильма по плану должна сниматься на закате. Значит, когда день переваливает через хребет. Когда заходит солнце, я вздыхаю с огромным облегчением: еще один день прошел! Каждую ночь я работаю до двух часов, мне не мешают люди, не мешает свет. Два года назад я сделал себе контактные линзы. А потом выкинул их в окно! Почему? Я стал видеть поры на лицах людей, на своем лице. Целые лунные кратеры. Ноздреватости. Черт возьми! Посмотри мои последние фильмы. Никаких людей под солнцем. «Полуночница». «Долгие сумерки». «Убийства в три часа пополуночи». «Смерть перед рассветом». Итак, мой мальчик, как насчет этой галилейской лажи — «Христос в Гефсиманском саду», «Цезарь в тупике»?!
Мэгги Ботуин уныло заерзала в полутьме и распаковала свою портативную камеру.
Я откашлялся.
— Мой текст должен прикрыть все дыры в этом сценарии?
— Прикрыть задницу Цезаря? Да!
Фриц Вонг рассмеялся и подлил еще в бокалы.
— И мы посылаем тебя к Мэнни Либеру, чтобы обсудить Иуду, — добавила Мэгги Ботуин.
— Что-о-о?!
— Иудейскому льву,117 — сказал Фриц, — вероятно, будет приятно съесть иллинойского баптиста. А пока он будет выдергивать тебе ноги, ему придется тебя выслушать.
Я медленно влил в себя второй мартини.
— Что ж, — вздохнул я, — не так уж плохо.
И услышал какое-то жужжание.
Камера Мэгги Ботуин сфокусировалась на мне, чтобы уловить, как я начинаю пьянеть.
— Вы везде носите с собой камеру?
— Ага, — сказала она. — За сорок лет еще не было ни дня, чтобы я не поймала мышку среди слонов. Они не смеют меня вышвырнуть. Иначе я смонтирую вместе все девять часов пленки, на которой засняты эти кретины, и устрою премьерный показ в Китайском театре Граумана.118 Любопытно? Приходи, посмотришь.
Фриц наполнил мой бокал.
— Я готов. Снимайте крупный план, — сказал я и выпил.
Камера зажужжала.
Мэнни Либер сидел на краю своего стола, обрезая огромную сигару с помощью одной из стодолларовых золотых гильотин от «Данхилл». Он хмуро наблюдал, как я расхаживаю взад-вперед по кабинету, внимательно осматривая разнообразные низкие диваны.
— Что тебе не нравится?
— Эти диваны, — ответил я. — Такие низкие, что с них трудно встать.
Я сел. И оказался примерно в футе от пола, глядя снизу вверх на Мэнни Либера, который возвышался надо мной, как Цезарь, покоривший весь мир.
Я выругался про себя и пошел за диванными подушками. Затем сложил три подушки одна на другую и сел сверху.
— Какого черта, что ты делаешь? — Мэнни вскочил со своего стола.
— Хочу смотреть вам в глаза, когда говорю. Не желаю ломать себе шею, выглядывая откуда-то из ямы.
Мэнни Либер закурил, откусил кусочек сигары и снова взгромоздился на край стола.
— Ну? — резко спросил он.
— Фриц только что показал мне черновой монтаж фильма. Там недостает Иуды Искариота. Кто его вырезал? — спросил я.
— Что?!
