пространства, о планах объединения международных сил с целью более фундаментального изучения Вселенной.

«За прошлый год, — в заключение сказал Гагарин, — мне довелось побывать в 17 странах мира, я видел сотни тысяч улыбающихся глаз, сотни тысяч рук, и всюду я слышал слова дружбы и теплоты. И я прекрасно понимал, что эти слова относятся не ко мне лично, а ко всему нашему народу. Мы обязаны своими успехами родной Коммунистической партии, которая проявляет постоянную заботу о развитии науки. У нас много людей, готовых подняться в космос, много потому, что мы понимаем благородные цели космических исследований. Советские люди сделали мечту и сказку былью…»

13 ноября.

Вернулся в Москву. Во второй половине дня встретился с Н. П. Каманиным. Состоялся разговор об учебе космонавтов в академии, скоро очередная зачетная сессия, и необходимо все внимание сосредоточить на занятиях.

14 ноября.

Весь день занимался, готовился к зачетам. Вечером был в Малом театре.

16 ноября.

Провел беседу с космонавтами — слушателями академии, просил их по возможности сократить встречи, выступления до полного завершения учебной программы третьего семестра. Заслушал сообщения Павла Поповича о встречах со студентами и рабочими ряда городов страны.

17 ноября.

Начались интенсивные занятия, тренировки. Необходимо было завершить отбор новой группы в отряд космонавтов, готовить к полету Комарова, Быковского, Волынова и двух женщин по очень трудной программе.

19 ноября.

Каманин приехал в Военно-воздушную инженерную академию имени Н. Е. Жуковского, проверил посещение космонавтами занятий, присутствовал на зачетах. Гагарин проявил высокую активность, за что заслужил похвалу Николая Петровича.

20 ноября.

Депутатская почта разрастается с каждым днем. Избиратели адресуют письма на Президиум Верховного Совета СССР, пишут в Смоленск, Гжатск, Москву. Звездный городок, как говорят, «на деревню дедушке», но все письма доходят, находят адресата. Гагарин заводит собственную систему учета депутатской почты, нумерует письма и аккуратно раскладывает на левой стороне стола. Письма всегда перед глазами, они — напоминание его депутатских обязанностей.

21 ноября.

Беседовал с Сергеем Павловичем Королёвым о роли женщины в освоении космического пространства. Королёв изъявил желание познакомиться с женской группой отряда и обещал в ближайшее время приехать в Звездный. Задал много вопросов о том, как идет отбор среди летчиков в отряд космонавтов, подтвердил: и летать будем много и часто».

26 ноября.

В Московском Дворце пионеров и школьников на Ленинских горах состоялась встреча летчиков- космонавтов СССР с московскими школьниками. В этот вечер были вручены Почетные знаки ДОСААФ СССР Герману Титову, Андрияну Николаеву и Павлу Поповичу. Председатель Федерации авиационного спорта СССР, вице-президент авиационной федерации дважды Герой Советского Союза Владимир Константинович Коккинаки за выдающиеся достижения в космосе вручил Юрию Гагарину и Герману Титову медали Де Ла- Во, учрежденные французскими авиаторами.

27 ноября.

В Звездный городок от аргентинского писателя Альфредо Варела пришло письмо.

«Я переполнен высокими чувствами, о которых не могу не сказать, — писал он Гагарину. — Полеты советских юношей Андрияна Николаева и Павла Поповича буквально перевернули мое сознание. В этот день я долго не мог заснуть. Похоже, что мы должны привыкнуть к делам, которые превосходят самую богатую фантазию…

Мой дорогой друг Юрий! Это письмо я опущу в Москве, в день, когда буду покидать вашу прекрасную страну. Я напишу: СССР, Москва, Гагарину. Все восторженные слова, адресованные вашим братьям, я, разумеется, адресую и вам».

30 ноября.

Гагарин принял гражданина Круглова, записавшегося к нему как депутату Верховного Совета СССР. Вошел худой, поджарый человек, голова, не тронутая сединой. Возраст определить трудно, на груди множество орденских лент. Представился, назвал себя, не перечислил никаких заслуг, просил сына взять в отряд космонавтов. Гагарин внимательно слушает, записывает. Ему нравится этот человек: голос, манеры, краткость, достоинство. Как хочется все знать об этом человеке, воине, солдате, гражданине.

И Круглов, согретый доброжелательностью депутата, рассказывает о прошлом: «Был у меня на фронте друг. В авиационной школе с ним познакомился. Окончили мы с Ваней Малаховым школу, разъехались по полкам. В письмах обо всем друг друга извещали. В сорок третьем опять встретились, и пошли вместе наши дни и месяцы. Трудные, боевые.

В феврале сорок пятого он погиб. Летал на разведку, а на обратном пути блуждающие «мессеры» подожгли его. Я был тоже тогда в воздухе, услышал по радио об этом и айда на поиск. Нашел, сел прямо на поле, бросился к самолету. Как сейчас помню, лежит на моей руке Ваня, тяжело дышит, комбинезон мешает ему. Расстегнул — внутри кровь. Поземка колючая метет, — а ему жарко. Горит весь, мгновенно снег тает на лице.

— Дело мое кончено, — с трудом проговорил друг. — Ты, Дима, разыщи мою семью. Оленьку воспитай. Не обижусь если удочеришь ее, фамилию свою дашь… Почему молчишь?..

А что мне было говорить? К тому времени много повидал я всяких ужасов. А тут плачу, как ребенок, слезы застилают глаза, трясет всего.

На могиле своего друга дал я клятву выполнить его последнюю просьбу. Начал искать. Фашисты заняли городок, в котором перед войной жил Ваня Малахов с семьей. Где теперь искать ее?

Пишу в Москву, знакомым — никакого следа. Подумал, уж не расстреляли ли фашисты жену и дочь красного командира, коммуниста. Все могло быть. Но гнал прочь эти мысли. Сам думал так: раз доказательств нет — значит, живы. Война закончилась. Радоваться бы, а сердце мое грусть гложет: последнюю просьбу друга не выполнил. Снова пишу запросы, в редакции газет обращаюсь. Как отпуск, так еду искать. Никаких следов. Из того города выехали, эвакуировались в Казань. В Казани ничего неизвестно о семье Малахова. Но поиски не бросаю. Да и как можно последнюю просьбу друга не выполнить? Не имеем права мы, живые, забывать о погибших. Стал я к тому времени летчиком-испытателем, полковником. Сын мой подрос, решил по стопам отца идти в авиацию. Какой отец не мечтает об этом! А тут думы чернее черного в голову лезут. И полковник ты, Дмитрий Иванович, и ордена тебе дают, и сын летчиком будет. Только не дает покоя невыполненная просьба друга. Может быть, плохо сейчас Оленьке, нужда какая есть, а я помочь не могу…

Уволился из армии. Времени больше свободного стало. Решил на могилку к другу съездить, давно не был там. Тут от сына получаю письмо: так, мол, и так, женюсь, девушку хорошую, красивую встретил, лучшей нет на свете, приезжайте. Я снова об Оленьке подумал. Она бы уже невестой была. Посмотрел я на фотографию, что на столе у меня стояла, — Ваня с женой и дочкой, и стало тоскливо на сердце. Пишу сыну, что приехать не можем. Свадьбу справляйте без нас.

Поехал на могилку к другу. Могила ухожена, памятник в порядке. Спасибо людям, не забывают о погибших в боях за Родину. Домой возвратился. Звоню. Дверь сын открывает, в отпуск приехал.

— Ну вот, батько, и я стал лейтенантом. А это моя жена.

Знакомлюсь, поздравляю, целую. А у самого мысль неожиданная: видел я ее где-то, порази меня гром. Отстраняю от себя. Глаза карие, ласково и немного с грустинкой смотрят на меня. И почему-то подумалось мне, что так смотрят люди добрые, умные, много пережившие. Обнял я ее еще раз, а сам глянул на семейное фото Вани Малахова и не удержался.

— Оля, Оленька!

Сын с женой успокаивают меня.