общества эти производители материальных благ представлялись вечнозрелыми мужами. Присвоенные им цвета... соответствовали цвету земли (черный, коричневый) или воды (синий). Так из возрастных классов постепенно возникли варны (vama „цвет“. — С.К.).:. Варна воинов, несмотря на свое постоянно возрастающее значение, в течение еще долгого времени продолжала считаться младшей» [Берзин, 1986, с. 46]. К сожалению, работы Бранденштейна и Берзина наряду с верными, на мой взгляда положениями о роли половозрастной стратификации в формировании системы варн, содержали и немало натянутых утверждений и прямых ошибок¹, что обусловило скептическое к ним отношение. Статья Берзина, кроме того, была опубликована в популярном издании, что также не способствовало ее адекватному восприятию научным сообществом. Приводимые же в более поздней литературе теории происхождения варн страдают излишней модернизацией: так, автор монографии, специально посвященной этому институту, пишет, что «главной целью системы варн... было рационализировать иг отобразить идеальную форму иерархической социальной структуры...» [Smith, 1994, с. 82].

Тем не менее имеющиеся материалы позволяют, как кажется, вернуться к гипотезе о роли половозрастной стратификации в формировании системы варн на новом уровне. В частности, имеются основания утверждать, что именно такая форма организации общества была свойственна носителям индоевропейского праязыка. Автор данной статьи посвятил этому ряд работ, основные выводы которых суммируются ниже. Кроме того, представления о связи варн, прежде всего варны кшатриев, с возрастными группированиями отражены и в нарративных древнеиндийских² источниках, анализу которых посвящена вторая часть работы.

О существовании в праиндоевропейском обществе половозрастной стратификации свидетельствует прежде всего анализ праязыковых этимонов, в соответствии с семантикой большинства их рефлексов традиционно считающихся терминами родства и свойства (таковых, без учета производных около двух десятков). Соответственно реконструируемую для праиндоевропейского (ПИЕ) языка систему терминов родства обычно подразделяют на две подсистемы: 1) термины для обозначения кровного родства и 2) термины для обозначения свойственников. При этом, однако, мы навязываем обществу, язык которого пытаемся реконструировать, привычную нам систему счета родства и свойства, для чего приходится идти на прямое насилие над материалом. Скажем, ПИЕ *bhrater, традиционно включаемое в подсистему терминов родства с реконструируемым значением «(кровный) брат», столь же традиционно (и вполне справедливо) считается показателем принадлежности к некоей достаточно широкой социальной общности и уж, во всяком случае, не к нуклеарной семье [Абаев, 1958-1995, II, с. 438-439; Трубачев, 1959, с. 58 и сл.; Benveniste, 1969, I, с. 213-214; Szemerenyi, 1977, с. 23-24; Гамкрелидзе, Иванов, 1984, с. 764 и другие работы]. Кроме того, при таком подходе разъединяются морфологически сходные (например, оформленные одним суффиксом) термины и объединяются несходные, тогда как «значительно более эффективен анализ не искусственных, а естественных подсистем, выделяемых на основе общности формальных языковых признаков, а не на основе наших субъективных представлений о членении мира» [Поздняков, 1989, с. 96]. Посмотрим, возможно ли, руководствуясь этим принципом, выделить среди так называемых индоевропейских терминов родства какие-либо естественные подсистемы. При таком подходе прежде всего бросаются в глаза праиндоевропейские социальные термины, оформленные суффиксом *-ter, который Эмиль Бенвенист считал показателем лексического класса терминов родства [Benveniste, 1969,

I, с. 212]³. Таких слов всего пять, а именно *p9ter (традиционно реконструируемое значение— «отец»), *mater («мать»), *bhrater («брат»), *dhug9ter («дочь») и *jen9ter («ятровь», т.е. жена брата мужа). Только они в языках всех подгрупп индоевропейской семьи дают исключительно рефлексы с интересующим нас суффиксом. У всех прочих пра-индоевропейских этимонов, определяемых как термины родства, рефлексы могут и не отражать данного праязыкового суффикса (например, рефлексы ПИЕ этимона, значение которого реконструируется как «зять», отражают соответствующий суффикс в древнеиндийском j^matar и авестийском zamatar⁴, но не в латинском gener или греческом yajiPpoq).

Начнем с уже упоминавшегося ПИЕ *pster. Все без исключения реально засвидетельствованные его рефлексы (не считая производных) и в самом деле имеют значение «отец»: др.-инд. pitar-, авест. pitar-, арм. hayr, греч. жхтг|р, лат. pater, др.-ирл. athir, гот. fadar, тох. А расаг, В pacer и пр. [Рокоту, 1959, I, с. 829]. Само праязыковое слово, как и его женский дублет *mater, восходит, очевидно, к так называемой «лепетной лексике», Lallworter, или «детским» словам (ср. русские «папа» и «мама»). Существуют, однако, некоторые обстоятельства, препятствующие реконструкции кровнородственного значения, пусть и с некоторыми модификациями типа «глава большой семьи» (Vater, Haupt der Gropfamilie, согласно Покорному [Рокоту, 1959, I, с. 829]), и для индоевропейского праязыка. Прежде всего, это семантическое поле лат. pater. Даже в значении «отец семейства» (pater familias) это слово не сводится однозначно к термину родства, поскольку одно из основных значений лат. familia— рабы одного хозяина. Кроме того, слово pater могло означать также, причем без всяких дополнительных уточнений, «сенатор» (обычно во множественном числе— patres). Согласно авторитетному латинскому этимологическому словарю, «pater не обозначает физического отцовства, обозначаемого скорее словами parens и genitor, а имеет социальное значение» (Се qu’indique pater, се n’est pas la patemite physique, qui est plutot indiquee par parens et par genitor. Pater a une valeur sociale) [Emout, Meillet, 2001, c. 487]. Такую амбивалентность можно было бы попытаться объяснить возникновением у термина родства вторичного по-тестарного значения ввиду неразработанности соответствующей терминологии или просто объявить случайным исключением из правил. Ни то ни другое, однако, не кажется вероятным. О «вторичности» по-тестарного значения речь пойдет ниже. О случайности же говорить не приходится хотя бы потому, что в австронезийском древнеяванском языке мы встречаем полную типологическую параллель латинскому слову: древнеяванское rama, также без дополнительных уточнений, может быть и термином родства («отец»), и потестарным термином («старейшина общины»). Мы явно имеем дело с языковой и социальной универсалией, которую необходимо интерпретировать.

Показательно и то, что рефлексы ПИЕ *pster в языках разных подгрупп постоянно употребляются применительно к божествам: лат. Jup(p)iter, греч. вок. ZeG тгатер, др.-инд. вок. dyaush pitah и пр. [Mayrho- fer, 1956-1980, II, с. 70-71; Рокоту, 1959, I, с. 184-185; Benveniste, 1969, I, с. 210]. Согласно Шантрену, греческое лшт|р— «термин, имеющий прежде всего социальное и религиозное значение» (un terme dont la valeur est surtout sociale et religieuse) [Chantraine, 1947, c. 235]. Считается, что «применение эпитета латг|р по отношению к Зевсу вызвано его статусом божественного домохозяина» (the epithet pater applied to Zeus has its origin in his status as head of the divine household) [Gates, 1971, c. 6], что «жшр— обозначение главы некоей группы... и именно это значение лежит в основе формулы лштр avSpcov те хешу те [старейшина мужей и богов]» (лшт|р est une designation du chef d’un groupe... et c’est ce sens qui etait au fond de la formule rcaxrip avSpcov те tscdv xs) [Ernout, Meillet, 2001, c. 487].

Немаловажен и тот факт, что в ряде подгрупп индоевропейской семьи языков (анатолийской, славянской, возможно, балтийской, хотя Семереньи [Szemerenyi, 1977, с. 7] вслед за Мейе полагает, что элемент te- в лит. tevas восходит к исконному *pte— ср. авест. pta) рефлексы рассматриваемого этимона были заменены иными словами, тоже, впрочем, восходящими к «детской речи» или «лепетной лексике»: хетт, atta, ст.-слав, otbcb (из *at(t)ikos) и т.д. Любопытно, что и в готском рефлекс интересующего нас этимона встречается лишь однажды (Гал. IV, 6) — для перевода греч. а(3(3а о жхтг|р («Авва, Отче!»), переданного готским abba fadar [Benveniste, 1969, I, с. 209-210]. Видимо, с развитием системы кровного родства появлялась необходимость в термине, однозначно определявшем отца как кровного родственника, родителя и воспитателя. Таковым термином лишь с натяжкой можно было считать рефлекс ПИЕ *p9ter с его потестарными коннотациями; отсюда появление в ряде языков нового слова для обозначения понятия «отец». Не случайно «антропологи стараются различать, к примеру, понятия ‘pater’ (юридический отец) и ‘genitor’ (реальный биологический отец); по логике вещей им следовало бы различать и понятия ‘mater’ и ‘genetrix’» (anthropologists tend to distinguish, for example, the ‘pater’ or legal father from the ‘genitor’ or actual biological father (Logically of course they should distinguish the ‘mater’ from the ‘genetrix’ as well) [Fox, 1974, c. 34]. Все это позволило Бенвенисту прийти к выводу о том, что ПИЕ *p9ter было изначально термином классификационным и не имело отношения к обозначению индивидуального родства (обобщение