Вопрос об авиаударах был наиболее скользким: о бомбежке шестичасовой давности уже трубили во всех СМИ, и понадобился личный приказ председателя ОКНШ, обеспокоенного срывом графика движения наземных частей.
Поскольку основной целью операции было сочтено разблокирование транспортного коридора, главной целью была выбрана часть города, лежащая на правом берегу Нериса. Пока бомбардировщики успешно сравнивали с землей предполагаемые позиции противника, к северу от мемориального комплекса «9-й форт» высадились еще два батальона 101-й воздушно-штурмовой дивизии. Они оседлали трассу Вильнюс – Клайпеда. А на западе уже разворачивались бригада из состава 1-й кавалерийской, переправившаяся через Неман у Нетойняя, в десятке километров западнее.
К утру десантников выбили за Нерис, в центральную часть города. Дорога на север и северо-запад для остальных частей 1-й кавалерийской дивизии оказалась открыта, но оставлять основную часть города под контролем русских никто не собирался, и к утру, после того как авиация обработала северные окраины, американская пехота перешла в наступление на центральную часть города.
Через пять часов от батальона, где служил Муха, оставалось немного. БМД были почти бесполезны – подходили к концу снаряды. Противник имел подавляющее превосходство в огневой мощи и просто сносил здания, откуда по нему открывали огонь, не слишком заботясь о жертвах среди мирного населения. Остановить его было невозможно – просто не хватало сил, и в любой неприкрытый участок тут же впивались клинья бронетехники и пехоты в тяжелых бронежилетах. Боевым группам русского десанта приходилось покидать квартал за кварталом. Все шло к тому, что скоро их выбьют за окружную, где в чистом поле расправиться с ними будет гораздо проще. Но, пока этого не произошло, десант продолжал выполнять задачу – приковывать к себе максимальное количество войск противника и стараться выбивать его бронеединицы.
Это было непросто, американские танки и БМП держались позади штурмовых групп пехоты, оказывая им поддержку издалека, но иногда все же удавалось.
Пулемет по перебегающей пехоте противника ударил из-под деревьев парка. Муха услышал на фоне редкой стрельбы длинную очередь «Печенега»[54] и еще крепче притиснул прикусившего язык хозяина квартиры к стене.
Там, на улице, американские пехотинцы залегли, а потом стали обходить обнаруженную огневую позицию. Раздался грохот стомиллиметрового снаряда, от которого задребезжали остатки стекол. Одна из уцелевших бээмдэшек била издалека и попасть могла разве что случайно, но от нее сейчас и не требовалось особой точности. Через несколько секунд с кухни грохнул выстрел СВД[55] и почти сразу же – еще один.
Муха живо представил себе, как атакованные американцы докладывают по командной цепочке, что находятся под пулеметным, снайперским и артиллерийским огнем. Бог знает, что предпримет по этому поводу их командование. Может, например, попытаться обойти очаг сопротивления. Но вряд ли, потому что на западе участок сплошных развалин, а с востока промзона, пробиваться через которую следует медленно и осторожно…
Зато впереди, как по заказу, – огромная круглая площадь с кольцевой развязкой, а за ней – зелень парка Даинава, который по сравнению с лабиринтами городских улиц кажется почти открытым местом, несмотря на кусты и деревья. Ставь в центр кольца танк, и в радиусе пятисот метров никто и головы поднять не сможет. Только бы решились…
На кухне снова грянул выстрел, и через секунду оттуда вывалился снайпер.
– Все, уходим! Кажись, клюнули!
Муха выпустил хозяина и попятился к двери. На пороге задержался.
– Слышь, мужик… Уходи, Христом-богом прошу! Сейчас садить начнут!
Литовец ничего не ответил, только отрицательно покачал головой. Муха махнул рукой и бросился по лестнице вниз, вслед за снайпером, перепрыгивая через три ступени.
Они успели ссыпаться этажа на четыре вниз, прежде чем в дом попал первый снаряд. Лестница конвульсивно дернулась, сверху посыпались мелкие обломки, Муха не удержался на ногах и в облаке пыли врезался в стену. Уши пронзило болью, он только и мог, что, присев на корточки, открывать рот в наступившей ватной тишине.
Ни он, ни выронивший винтовку снайпер не знали, что через секунду после выстрела ракета «Метиса»[56] поразила открывший огонь «Абрамс» в борт башни. Не зря ребята затаскивали тяжеленную пусковую на крышу дома. Вся их импровизированная засада строилась именно ради этого выстрела. Американская группировка уменьшилась еще на один танк.
11 мая 2015 года, 13.00 местного времени (14.00 по Москве). Эстония
Разведчики неплохо устроились в пологой, но глубокой яме на краю лесной полосы, метрах в шестистах от наспех оборудованного русскими блокпоста. Индрек, лежа на краю ямы, вел наблюдение в бинокль, а госпожа капрал, сидя на дне ямы вместе с Владимиром, слушала радио через гарнитуру мобильного телефона, время от времени пересказывая новости подчиненным. Новости не радовали. Часа три назад ведущая популярного «Радио Таллин» сквозь треск помех сообщила, что, по имеющейся у них информации, Тарту контролируется русскими войсками, хотя бои там и продолжаются, а командиры русских подразделений в здании таллинского аэропорта ведут переговоры с командующим эстонской армией генералом Роосимяге и муниципальными властями. А спустя буквально минуту после этого выкрикнула срывающимся голосом, что сотрудники радиостанции наблюдают на улице перед зданием русские танки, и торопливо попрощалась с радиослушателями. Правда, вернувшись в эфир минут через пятнадцать, продолжила свой новостной марафон как ни в чем не бывало. По ее словам выходило, что Таллин почти полностью занят русскими войсками и только в районе музея под открытым небом идет интенсивная перестрелка. В остальной части города тоже время от времени стреляли, на крышах видели неизвестной принадлежности снайперов, и гражданам рекомендовалось не выходить на улицу и не выглядывать в окна.
Зайцева непроизвольно скрипнула зубами. Владимир покосился на сережку в ее ухе в виде миниатюрной свастики и сказал примирительно:
– Ну, по крайней мере они не превратили Таллин в развалины, как Грозный в свое время.
Он не очень волновался за своих стариков и невесту, которые жили в Палдиски, и надеялся, что отсутствие городских боев в столице станет хорошей новостью и для капрала. Но та неожиданно одарила его злым колючим взглядом.
– Дурак! Сейчас происходит то, чего мы боялись с начала девяностых! История повторяется – они в Москве потом заявят, что мы присоединились добровольно! Нашу армию не сравнить с русской, но она должна была сражаться, а не вести переговоры!
– Под Тарту вроде бои идут, – неуверенно возразил Владимир, – в любом случае, чем раньше все закончится, тем меньше будет жертв.
– Да какие бои, – махнула рукой госпожа капрал, – если в армии каждый второй – тибла? Слишком хорошо мы к русским относились! Всех надо было в свое время… Поганой метлой в матушку-Россию!
– Простите, госпожа капрал, – выпрямился Владимир, чувствуя, что внутри у него закипает гнев. – А вы разве не русская? Не такая же «тибла», как я?
– Сядь! – без выражения одернула его женщина. – Ты доброволец «Кайтселийта», а значит, гражданин. Обязан защищать свою страну. Мы, потомки оккупантов, ей должны. Кто это понял – тот нормальный лояльный гражданин, а не… – она снова смерила Владимира взглядом, – есть такие… Нелояльные. Совки.
– Это я – потомок оккупантов? – завелся Владимир. – Я? И за то, что меня за русский язык штрафуют, я должен эту страну любить? И за тесты на лояльность? И за то, что на Олимпиаду не попал по милости политиканов из Рийкогу? За то, что брата у меня в прошлом году в пакгаузе избивали на День освобождения?
