в блистающую металлом линию солдатам. — Все, как репетировали. За мной — марш!

Он повернулся и зашагал сквозь густой подлесок, уже не заботясь о бесшумности. Через пару минут здесь и так станет очень даже громко.

Три гигантских жука-носорога и в самом деле бродили по поляне вокруг бледно-голубого неспешно вращающегося вихря. Огромные лоснящиеся черные туши бесцельно тыкались рогами и острыми жвалами в землю и кустарник лесной опушки, словно не понимая, что и зачем здесь делают. Высоко в небе кружились два полупрозрачных темных облака — рои шершней. Раздвинув ветви, Хабадзин вгляделся в портал. Тот и в самом деле еще толком не проснулся: редкие алые проблески полыхали с интервалом в десять-пятнадцать секунд, и новых монстров не замечалось. Впрочем, нет. На боку вихря вдруг вспух большой багровый пузырь, немного подрожал и лопнул, выронив на траву нечто, напоминающее саженного размера крота с торчащими острыми клыками и загнутыми когтями на концах непропорционально широких и длинных лап. Таких гвардеец еще не видел, и чего от них ждать, не знал. Впрочем, на то он и прихватил с собой Защитников, чтобы застраховаться от подобных неожиданностей.

Залязгал металл: станины устанавливались на землю. Огнеметчики слева и справа от оой-капитана взяли наизготовку штанги-распылители, на концах которых зажглись и заметались неяркие язычки пламени.

— Отря-ад! — во весь голос скомандовал Хабазин, уже не заботясь о скрытности. — Пулеметы один, два и три — левый жук, четыре, пять и шесть — правый. Огнеметчики — держать воздух. По моей команде открыть огонь, дальше действовать по обстановке. Приготовиться…

Ближайший к отряду жук неожиданно резво развернулся и замер, пошевеливая жвалами. Его мелкие черные глазки тупо уставились, казалось, прямо на гвардейца.

— Огонь! — скомандовал Хабазин.

И небесный гром обрушился на него со всех сторон.

…пять минут спустя гвардеец подошел к развороченной дымящейся массе, в которой с трудом угадывались очертания жучиной туши, и брезгливо тронул ее сапогом, морщась от вони.

— Огнеметной команде — прожарить их на всякий случай еще раз, чтобы с гарантией, — приказал он, отходя в сторону. Под его ногами хрустели обугленные трупики гигантских шершней. Некоторые все еще догорали. — А теперь — последнее испытание.

Оой-капитан достал из висящего на шее мешочка бесцветный кристалл, до легкого хруста сдавил его в горсти и, размахнувшись, бросил в смерч портала. Камешек бесследно канул в голубую бездну. Несколько долгих секунд ничего не происходило. Затем смерч словно вздрогнул изнутри. Его очертания задрожали, расплылись, и вдруг портал исчез, словно никогда и не существовал.

— Вот так, — усмехнулся Хабадзин, подходя к неподвижно замершим неподалеку Защитникам, выглядящим потрясенными до мозга костей. На их лицах дрожали отблески погребальных костров, в которые превращались трупы жуков, и казалось, что в их глазах тоже дрожат слезы. Защитники? Нет. Мальчишка и девчонка, заигравшиеся в войну. Таким следует сидеть дома, рожать детей и не высовываться. Защищать свою страну — дело опытного солдата, а не вот таких вот сопляков и соплячек. Хорошо, что они больше не нужны. — Ну что, ребятки, понравилось?

Он по-отечески положил руки на плечи Защитникам.

— Так и только так мы станем воевать со всякой дрянью в самом ближайшем будущем. Не дело, когда приходится грудью вставать против монстров в одиночку, верно?

А еще мы больше не зависим от Академии, — мысленно добавил он про себя. Даоран может утереться со своими квотами на обучение Защитников, а Конклав — засунуть себе в дыру свои лицемерные проповеди о Всевышнем. Впрочем, политика — не его солдатского ума дело. Следует упаковать оружие и как можно быстрее, желательно еще до полуночи, вернуться в крепость. Ему ужасно не терпелось добраться до телеграфной линии и сообщить в Мей о результатах. Конечно, магический шар, имей он его, использовать куда как удобнее, но мечтать о несбыточном бессмысленно. Ну ничего, если удалось получить необходимое количество кристаллов для патронов, возможно, и насчет других магических артефактов эмбарго не такое уж и прочное.

И наверняка за такой полный и неоспоримый успех он в самом ближайшем времени получит дворянство. Сомнений в том быть просто не может.

Заходящее солнце заливало парк Академии неярким светом. Дул теплый ветерок. Несмотря на прекрасную погоду сегодня карандаш слушаться отказывался категорически. Терабой нанес на лист бумаги еще несколько штрихов, присмотрелся, с досадой скомкал набросок и швырнул его через плечо.

— Хорошо хоть не камень, — раздался сзади насмешливый голос. — Прикинь, стоишь вот так, никого не трогая, и вдруг тебе в репу булыжник прилетает. Классное ощущение, ага?

Терабой вздрогнул и вскочил на ноги, рассыпав листы бумаги. Их тут же затеребил и потащил по крыше любопытный ветерок.

— Ты здесь откуда взялся? — недружелюбно спросил он ухмыляющегося Мая Куданно. — Чего подкрадываешься?

— Подкрадываюсь? Да нужен ты мне… — Май расправил комок бумаги и с интересом взглянул на рисунок. — Ты, что ли, рисовал?

— Нет, птичка спорхнула и лапой нацарапала! — озлился Терабой. — Отдай.

— Ты же сам выбросил, — миролюбиво пожал плечами иномирянин. — Ну на, возьми, если так стесняешься.

Он протянул набросок кадету.

— Ничего я не стесняюсь, — буркнул тот, резко хватая мятый лист. — Подумаешь, рисунки. Тебе жалко?

— Вовсе нет. Тебя учил кто-то? Или сам потихоньку дошел?

— Да тебе-то что?

— Мне, — назидательно поднял палец иномирянин, — до всего дело есть, если ты не заметил. Порода у меня такая, любопытная. А у тебя талант, только неразвитый. Глазомер у тебя хороший, рука твердая, сюжеты, — он кивнул на рассыпавшиеся по крыше водонапорной вышки наброски, — подбирать умеешь. Но искусство художника на одном глазомере не построишь. Нужно учиться под наблюдением опытного преподавателя, который сможет указывать на ошибки.

— Ну и в чем же я ошибся? — неприязненно осведомился Терабой.

— Во многом. Как бы тебе показать…

Иномирянин задумчиво постучал пальцем по носу.

— Ага. Ну-ка, дай карандаш.

Он выхватил карандаш из руки не успевшего даже пошевелиться Терабоя, уселся на пятки и склонился над одним наброском.

— Смотри. Вот у тебя вид отсюда, с крыши — на Мировую Сферу. Сам-то никакой несуразности не замечаешь? Хотя бы в самом храме?

Терабой лишь пожал плечами. Рисунок казался уродливым и кривым. Он очень старался, когда выводил линии, но все выглядело совсем не так, как в жизни. Он не понимал, в чем дело, но что рисунок никуда не годится, понимал и сам.

— Ничего, если я немного почеркаюсь? — карандаш в руке Мая запорхал по бумаге. — Вот так, так и так. Сейчас видишь?

Терабой всмотрелся. Иномирянин набросал всего несколько косых штрихов, но рисунок стал еще более уродливым. Что он сделал?

— Есть такое понятие — перспектива. Человеческий глаз видит далеко не все, что может увидеть, и в то же время домысливает многое. Задача художника — вовсе не в том, чтобы сделать скверную фотографию, в смысле, совершенно достоверное изображение. Он должен заставить работать воображение зрителя, чтобы то домыслило… нечто. Что-то такое, что покажется правильным ему самому. Законы