Я окунался в ледяную воду озера среди ночи и потом сидел голый, мокрый и дрожащий до самого рассвета.
Вот и сейчас, когда я попал под град ударов и пинков, во мне пробудился старый, давно забытый инстинкт, и я перестал чувствовать боль. Я по-прежнему ощущал удары, но мне казалось, будто они достаются кому-то другому — словно я видел этого стонущего и корчащегося от боли человека со стороны.
Потом я сообразил, что мои мучители попросту не сильно усердствовали. При желании они могли бы забить меня до смерти, но, несмотря на откровенное удовольствие, они все же старались сдерживаться. Уицик то и дело одергивал верзилу, подсказывал, как причинить жертве боль, не переломав ей при этом костей.
Наконец я перестал дергаться и погрузился в небытие.
Я пришел в себя от какого-то грохота. Я затруднялся определить, когда он начался, но казалось, он не кончится никогда. Он исходил словно бы отовсюду и ниоткуда конкретно. Снова и снова я погружался в дремотное состояние, а когда пробуждался, постоянно слышал этот неизменный шум.
Постепенно он начал меня раздражать. Я перевернулся, пытаясь избавиться от него, надеясь снова погрузиться в безмолвный мир сна.
Вот тогда-то и начались новые мучения. Поначалу не очень сильные — только какое-то острое жжение, когда мой разбитый бок коснулся земли. Как брошенный в лужу камешек нарушает незыблемость ее поверхности, так одно-единственное движение сломало хрупкую стену, которую я мысленно воздвиг вокруг своего разрывающегося от боли тела, и теперь все прежние муки вернулись ко мне разом и были настолько непереносимы, что мне захотелось кричать.
Но только жуткое клокотание вырвалось из моей забитой чем-то жидким глотки.
Я попробовал заставить себя не дергаться и лежать спокойно, надеясь так утихомирить боль, — ведь это уже получалось у меня прежде.
Меня колотило от холода, и я вдруг понял, что грохочущий звук, с самого начала разбудивший меня, был стуком моих собственных зубов.
Я усилием стиснул их, прислушиваясь.
Теперь мне удалось уловить звуки шагов и знакомые голоса. Один из говорящих сказал:
— Думаю, он уже очнулся.
— Опрокинь-ка на него еще горшочек на всякий случай, — отозвался другой.
Я приподнялся на одном локте. Мне это стоило огромных усилий, так как оказалось, что-то держало меня. Потом я понял, что с болью оторвавшаяся корка была моей собственной засохшей кровью.
Я попробовал открыть глаза. Это вызвало новый приступ боли и резь от нестерпимо яркого света. С глухим стоном я снова опустился на пол, но потом предпринял новую попытку. Щурясь и моргая, я различил перед собой высокую темную фигуру.
Постепенно фигура приобрела очертания человека, держащего что-то громоздкое. Я не сразу узнал Кролика с тяжелым глиняным горшком в руках.
Только теперь я понял, почему так мерз все это время. Он то и дело поливал меня водой, пытаясь разбудить, и сейчас собирался сделать это снова.
Я открыл рот — хотел помешать ему, но в этот момент он плеснул мне в лицо из горшка. Вода попала мне в рот и в нос, я снова задергался, харкая и отплевываясь.
— Очухался? Вот и хорошо! — раздался где-то у меня за спиной голос Уицика. — Ну что, теперь ты готов к сюрпризу?
По кровавым следам на земле они потащили меня к дверям моей каморки.
— Ну вот, Яот, — рявкнул Уицик, заталкивая меня вовнутрь. — Передай от нас горячий привет своему дружку!
Ноги не держали меня, и я плюхнулся на колени, стиснув зубы от боли.
— Дружку? — удивился я.
Я вглядывался в полумрак комнаты, гадая, что могли означать эти слова. Потом я увидел и на мгновение потерял дар речи от радости, обычно охватывающей человека, когда он, считая кого-то мертвым, вдруг обнаружит его живым.
— Дорогой! — счастливо прохрипел я. — Ах ты старый хитрец! Ты все-таки выжил!
Старый раб сидел в дальнем конце комнаты и выглядел лучше, чем за все годы, которые я его знал. Рот его был широко открыт — я еще подумал, как это он может тут беспечно позевывать, когда меня забивают до смерти.
— Ты, наверное, спросишь, рад ли я тебя видеть? — Слезы щипали мне и без того распухшие веки, когда я с усилием поднялся и подошел к нему, чтобы обнять. — Ну здравствуй, старый друг! А я-то думал, они разделались с тобой…
Правда открылась передо мной, и я вздрогнул. Не очень сильно, только это заставило меня пошатнуться, отчего я потерял равновесие и рухнул на тело старого раба. Я запоздало выставил вперед руку, но напрасно — я и мертвец валялись теперь на полу, я обнимал его как любовник, чувствуя холод его стылой кожи, а мое несчастное ухо и вовсе угодило в его распахнутый рот.
Меня оставили дрожащим сидеть на корточках в комнате, которая еще недавно была моей. Все здесь было родным и знакомым, кроме сажи и копоти на стенах, запаха горелого перца и мертвого тела, валявшегося рядом со мной.
Усаживать мертвого старика вертикально я не стал. Я больше ничем ему не мог помочь. Я даже не плакал, а если на глаза и наворачивались слезы, то не от горя, а от болезненных побоев. Обессиленный, я безучастно ждал, когда за мной придут, и только слушал, как ворчливо переговариваются во дворе уборщицы.
Трудно сказать, сколько времени прошло, прежде чем в дверях вновь появилась до омерзения знакомая фигура. То ли всего несколько мгновений, то ли целых полдня.
На Уицика я даже не взглянул — мне теперь было все равно.
— Ну как тебе наш сюрприз? Я же говорил, он долго ждать не может. Нам повезло, что мы тебя вовремя словили, а то бы он того и гляди начал вонять!
Я промолчал.
Мой мучитель картинно вздохнул.
— По-моему, ты потерял чувство юмора. Ну ладно, надеюсь, язык-то ты не потерял? А то наш господин, кажется, готов выслушать тебя!
Уицик с Кроликом протащили меня через двор, потом по лестнице и, не церемонясь, бросили к ногам хозяина.
Тот молчал. Он сидел в своем высоком плетеном кресле и смотрел на меня так, как люди смотрят на миску с тушеным мясом, подозревая, что это мясо с тухлинкой. И я ничего не сказал ему. Зачем?
Краем глаза я видел, как вошла девушка и, осторожно переступив через дрожащее на полу существо, мало напоминавшее человека, поднесла моему хозяину глиняную трубку. Трубка была уже раскурена, и, когда он затянулся, комната наполнилась ароматом табака с примесью амбры и душистой ванили.
— Господин!.. — послышался голос слуги.
— Ты можешь идти, Уицик. И ты, Кролик. Я пошлю за вами, если понадобитесь.
И мы остались одни — этот тщедушный старикашка и его беглый раб, у которого имелись все основания ненавидеть своего хозяина. Он видел, во что меня превратили его слуги, но это его мало заботило. Я с трудом поднял голову, чтобы заглянуть ему в глаза, только это мне все равно не удалось, так как лицо его скрывалось за облаком табачного дыма.
Описать, что я в тот момент чувствовал, почти невозможно. Это была и скорбь по старику Дорогому, особенно горькая после недавней жестокой выходки Уицика, и злость, и, разумеется, страх. Впрочем, все эти чувства не настолько захлестнули меня, чтобы сподвигнуть на какие-нибудь действия. Я по-прежнему был бездвижен и ко всему безучастен. Глядя на этого опасного, полного ненависти старика, который
