все больше. На этой лестнице смерть не могла пройти мимо, она могла двигаться только прямо на тебя. Но Шарп давно уяснил: самые сложные ступени – те, которые уже прошел. Он поднимался, держа перед собой зеленую куртку, темную тень в сумраке, и пытался вспомнить, какой высоты башня, сколько еще ступеней придется преодолеть, чтобы добраться до вершины, но никак не мог сосредоточиться. Постоянные повороты лестницы сбили чувства с толку, а страх превращал каждое поскрипывание подошв по холодному камню в тревожный сигнал, заставляя ожидать пули сверху.
Лезвие палаша цеплялось за центральный столб, куртка подпрыгивала на каждом шаге. Она совсем не напоминала человека, обмануться такой простенькой хитростью было невозможно, но Шарп твердил себе, что защитники башни тоже нервничают, они тоже раз за разом воображают себе атаку, надвигающуюся на них снизу, воображают свою смерть в этот рождественский день.
Раздавшийся залп показался убийственно близким. Пули кусали куртку, дергали ее, рвали в клочья, и Шарп невольно присел: ему показалось, что все его тело уже нашпиговано металлом и осколками камня. Потом прямо над ухом оглушительно громыхнуло семиствольное ружье, Шарп издал боевой клич, которого сам не услышал, сбросил куртку с палаша и ринулся вверх по ступеням.
Куртка спасла ему жизнь. Он хотел лишь избавиться от нее, освободить клинок, чтобы иметь возможность пустить его в ход, но правая нога скользнула по ткани, и Шарп рухнул лицом вперед, уронив и следовавшего за ним Харпера. Ирландец вышиб из Шарпа дух, на ступенях затрещали ребра, а над головами грянул второй залп. Харпер почувствовал горячее дыхание мушкетов, понял, что пули прошли мимо, и пошел на прорыв прямо по телу Шарпа, держа свое громадное ружье как дубину. В дверном проеме маленькой башенки, венчавшей лестницу, разгорелась схватка.
Шарп последовал за ним. В голове еще звенело эхо выстрела семиствольного ружья, но в ограниченном пространстве под крышей его клинок мог оказаться действеннее штыков и дубин. Страх получил выход и, как оскалившийся зверь, внезапно вырвавшийся наружу из зловонной клетки, повел убивать холодной сталью, зажатой в человеческих руках. Шарп ничего не слышал, но он видел отшатывающихся врагов и понимал, что именно из-за этих людей его нервы дрожат от напряжения, именно они заставили его сжиматься от страха в узком лестничном проеме. Теперь он убивал их со всем мастерством, какое только могло таиться в его так долго сдерживаемой правой руке.
Шестеро сгрудились в углу башенки, побросав оружие и подняв руки; стрелок проигнорировал их. Трое еще сражались, и эти трое умерли: двое от палаша, третьего Харпер попросту перебросил через зубцы во двор, и его предсмертный крик оказался первым, что услышал оглушенный Шарп.
Он опустил клинок, хмуро поглядел на перепуганных защитников башни, вжавшихся в стену, глубоко вздохнул и покачал головой:
– Боже...
Харпер по одному перенес оба тела к лестнице и передал фузилерам. Потом он вернулся к майору:
– «Зачищаем лестницы и захватываем замки». Как насчет податься в бизнес, сэр?
– Я не получаю от этого удовольствия.
– Так и я не в восторге.
Шарп расхохотался. Они сделали это, они захватили башню! Интересно кто последним с боем поднимался по этим ступеням и как давно? Может, тогда еще и порох не изобрели? Возможно, последний из всходивших на рассвете на эти укрепления носил неудобные доспехи и размахивал коротким шестопером, способным превратить узкую винтовую лестницу в смертельную ловушку? Он улыбнулся Харперу и похлопал ирландца по плечу:
– Ты отлично справился.
Кто бы ни сражался на этих ступенях последним, он не мог не сделать абсолютно то же, что сделал сейчас Шарп: он встал наверху лестницы, громко прокричал приказ и дождался, пока ему принесут требуемое. Над головой свистели пули из замковой цитадели, но Шарпу до них не было дела. Он нетерпеливо выкрикивал приказ снова и снова – и вот они показались. Древка были сломаны, но разве это важно?
На самом верху старой башни, смотрящей на восток, на фузилеров и роты стрелков, Шарп поднял знамена. Потемневшие от дыма, пробитые пулями и осколками снарядов, они все равно оставались знаменами, геральдическими флагами на замковой стене, поднятыми Шарпом и Харпером. Надвратная башня была взята.
Глава 13
Конечно, вывесить знамена на надвратной башне, прибив их байонетами прямо через ткань к расшатавшейся кладке стены, было чистой бравадой. Шарпу пришло в голову, что они с Харпером спасли эти знамена от запальчивой глупости сэра Огастеса. Он попытался найти взглядом то место, где пал Фартингдейл, но там все еще клубился дым. Он выругался и резко присел: по камням чиркнула долетевшая из долины пуля – должно быть, кто-то решил, что знамена захвачены, и теперь враг хвастает ими.
– Сэр? – Харпер указывал на север, на монастырь: прибыли ракетные части. Бой за восточную стену дал им возможность пройти через перевал и по дороге под северной стеной замка незамеченными. Фургоны остановились возле монастыря, а сами ракетчики с любопытством наблюдали за сумбуром, последовавшим за провалом атаки.
Кто командует там, внизу? Жив ли сэр Огастес? Шарп был уверен, что Кинни погиб или, во всяком случае, тяжело ранен, – так кто же отдает приказы ротам, пережившим взрыв? На башне становилось смертельно неуютно: пули так и свистели вокруг, причем с обеих сторон: из цитадели и из долины. Шарп сел и вытянул ноги. Рядом Харпер в очередной раз перезаряжал семиствольное ружье.
– Подождем.
Все равно отсюда ничего стоящего не сделаешь. Шарп и так собрал выживших в хаосе фузилеров, спас знамена, можно теперь посидеть здесь и подождать, пока замок падет. Жаль только, позавтракать не удалось.
Шарп поднял знамена как символ победы, но для фузилеров они оказались знаком поражения. Они не видели, что вершину башни удерживают стрелки, – видели только знамена, их гордость, распятую на стене вражеской крепости. Люди так не бьются за своего короля и свою страну, как бьются за квадратные куски шелка, украшенные бахромой. Фузилеры, восстановившие порядок в своих рядах, увидели знамена, и теперь ни одна сила на земле не смогла бы удержать их от попытки вернуть эти знамена себе. Шесть рот взрыв не затронул, две пострадали не сильно. Теперь они развернулись и атаковали, а впереди Фредриксон вел стрелков.
Никто не заметил, что пушки дозорной башни замолчали: боем больше никто не управлял, людей вела вперед ярость.
Пули над площадкой стали летать пореже, и Шарп рискнул высунуть голову. Он увидел огромную толпу, подобно приливной волне движущуюся из долины на штурм замка.
– Мушкеты! – воскликнул он, указывая на оружие полудюжины пленных, все еще валяющееся на каменных плитах. Харпер подгреб мушкеты к себе, выбрал четыре заряженных и поднял бровь, вопросительно глядя на Шарпа. – Пушка!
Только орудие на восточной стене, у самой цитадели, могло помешать атаке. Для мушкета далековато, но пули, свистящие рядом с канонирами, как минимум, отобьют у тех охоту высовываться. Шарп поднял незнакомый французский мушкет, чувствуя, насколько неудобно это оружие, и прицелился через гребень стены. Сквозь амбразуру он видел пушкарей: один держал в руке уже зажженный пальник, который подожжет запальную трубку и отправит в полет заряд картечи. Шарп прицелился чуть выше головы и спустил курок. Приклад больно ударил в плечо, дым застил глаза, а из соседней амбразуры уже громыхал мушкет Харпера. Шарп взял следующий мушкет, взвел курок и подождал, пока дым первого выстрела чуть рассеется. Черт бы побрал этот штиль!
