беспричинные истерические припадки, забывая при этом свое место, то сразу становится лишней, как неухватистые щипцы или ланцет затупленный и ржавый.

Как бы иллюстрируя свое сравнение, он протер одну из игл кусочком новой мягкой замши.

Я ушел от него с тягостным чувством. Тот Себастьян, перед которым я так долго преклонялся, исчезал, замененный существом куда более сложным и низменным. Мой кумир держался на глиняных ногах. Мне до боли не хотелось осознавать это.

Я уныло побрел по коридору в сторону своего кабинета. Проходя мимо двери Хильды Уайд, я заметил, что она приоткрыта. Девушка стояла за дверью и знаком пригласила меня войти.

Я плотно прикрыл за собою дверь. Хильда доверчиво смотрела на меня. Она по-прежнему была полна решимости, но в глазах появилось затравленное выражение.

— Благодарение небесам, у меня здесь есть по меньшей мере один друг! — сказала она, опустившись в кресло. — Вы заметили, как я подхватила и спрятала иглу?

— Да, заметил.

Она вытащила упомянутый предмет из кошелька, тщательно завернутый в обрывок мягкой бумаги.

— Вот она! И я хочу, чтобы вы исследовали ее.

— Сделать посев и выявить микробы? — спросил я, догадываясь, в чем дело.

Она кивнула.

— Да. Посмотрите, что этот человек сделал с ней.

— Что вы подозреваете?

Она едва заметно пожала своими округлыми плечами.

— Откуда мне знать? Все, что угодно!

Я внимательно рассмотрел иглу.

— Что заставило вас насторожиться?

Она открыла ящик стола и вынула еще несколько игл.

— Вот взгляните, — сказала она, вручив мне одну из них. — Эти иглы я держу в стерильной вате, и именно ими я всегда снабжаю профессора. Вы видите, какая у них форма? Обычный хирургический тип. А теперь сравните с этой. Этим профессор собирался уколоть мой палец! Сами посудите, она из стали другого оттенка и другого производства.

— Верно, — ответил я, изучая иглу через карманную лупу, которую всегда ношу с собой. — Различие отчетливое. Но как вам удалось обнаружить это?

— Отчасти по лицу профессора, но также и по виду самой иглы. Подозрения у меня копились уже давно, и потому я внимательно за ним следила. Как раз когда он поднял руку, зажав иглу так, что был виден только кончик, я уловила голубоватый блик на стали. Я такой иглы не приносила. Потому я почуяла недоброе и сразу же отдернула свою руку.

— Вы спохватились поразительно быстро!

— Быстро? Да-да. Слава богу, я все схватываю и анализирую быстро. Иначе… — Она помрачнела. — Еще мгновение, и было бы слишком поздно. Он мог бы меня убить.

— Так вы думаете, что игла отравлена?

Хильда отрицательно покачала головой.

— Отравлена? О, нет. Он стал теперь благоразумнее. Пятнадцать лет назад он использовал яд. Но с тех пор наука сделала гигантские шаги вперед. Ныне он не станет без необходимости рисковать, что его объявят отравителем.

— Пятнадцать лет назад он использовал яд?

Она кивнула, явно зная, о чем говорит.

— Я не предполагаю. Я говорю то, что знаю. Когда-нибудь я все вам объясню. Пока вам достаточно лишь знать, что я отвечаю за свои слова.

— Что же вы подозреваете на этот раз? — спросил я, чувствуя колдовскую силу ее обаяния все сильнее с каждой минутой.

Она снова взяла подозрительную иглу.

— Видите этот тонкий желобок? — спросила она, указав на него кончиком другой иглы.

Я подошел ближе к свету и повторно исследовал улику под лупой. Продольный желобок длиной с четверть дюйма сбегал к острию иглы. Его явно прочертили при помощи маленького шлифовального камня и корундового порошка. Это была, как мне показалось, любительская работа, хотя она и свидетельствовала о привычке к тонким манипуляциям под микроскопом: кромки под лупой оказались шероховатыми, как поверхность надфиля, только микроскопического, а не гладко отполированными, как у фабричных изделий. Я поделился своими наблюдениями с Хильдой.

— Вы совершенно правы, — ответила она. — Так и есть. Я уверена, что Себастьян сам это сделал. Он мог приобрести готовые иглы с желобками, их иногда используют для отбора проб лимфы или введения лекарств; но у нас в кладовой таких нет, и покупка означала бы создание улики против самого себя в случае разоблачения. Кроме того, зазубренные кромки лучше удержали бы вещество, которое он хотел ввести, и сильнее повредили бы ткани, но при этом совсем незаметно, и тем самым послужили бы достижению поставленной им цели.

— Какой же?

— Проверьте иглу и судите сами. Я предпочитаю, чтобы вы разобрались лично. Завтра мне расскажете.

— Однако до чего быстро вы сообразили! — продолжал удивляться я, все еще разглядывая странную иглу. — Различия почти незаметны.

— Да, верно. Однако у меня достаточно острое зрение. Кроме того, у меня были причины для опасений, и Себастьян сам натолкнул меня на догадку тем, что так долго выбирал себе инструмент. Свое изделие он положил вместе с остальными, но немножко отодвинул; и вот, когда он с оглядкой выбрал ее, я начала сомневаться. Когда же заметила голубой отблеск, сомнение немедленно превратилось в уверенность. Да и глаза его выдали — в них был такой победный блеск из-под ресниц… Я хорошо знаю это его выражение. Будь его намерения благими или бесчестными — если он торжествует, это видно по глазам.

— И все же, Хильда, мне так неприятно…

Она нетерпеливо взмахнула рукой и воскликнула повелительно:

— Не тратьте времени зря! Если вы случайно потрете эту иглу о ваш рукав, можете уничтожить доказательство. Унесите ее сразу же к себе, поместите в питательный раствор и держите при нужной температуре в таком месте, где Себастьян ее не найдет. А там посмотрим, что выйдет.

Я сделал все, как она просила. К этому времени я уже был отчасти подготовлен к предугаданному ею результату. Моя вера в Себастьяна упала до нуля и быстро понижалась до отрицательных значений.

В девять утра следующего дня я поместил каплю выращенной мною культуры под микроскоп. Чистая и прозрачная для невооруженного взгляда, при должном увеличении она кишела крошечными тварями самого подозрительного вида. Я был знаком с этими голодными тварями. И все-таки я не решился самостоятельно делать заключение в деле такой важности. Ставкой здесь был характер Себастьяна — человека, стоящего во главе нашей профессии. Я позвал Каллагана, который с утра наведался в наше отделение, и попросил заглянуть в окуляр. Он великолепно разбирался в высоких материях, а я установил увеличение в 300 раз.

— Как по-вашему, что это такое? — спросил я, едва дыша.

Он внимательно рассмотрел препарат опытным взглядом.

— Вас интересуют эти микробы? — ответил он. — Да чем же еще они могут быть, как не бациллами пиемии?

— Заражение крови! — пробормотал я, холодея от ужаса.

— Оно самое. Англичане называют это заражением крови.

Я постарался напустить на себя безразличие.

— Я сам их вырастил, — заметил я, как будто речь шла об обыкновенных экспериментальных культурах, — но хотел, чтобы кто-то подтвердил мои выводы. Так вы вполне уверены относительно этих бацилл?