объясняя, как тяжело и долго она болела и как мирно она умерла. — Но они очень друг друга любили, — прибавлял он всегда, хотя вряд ли так уж хорошо знал чету Эскофье.

14 февраля 1935 года эта история, рассказанная врачом, облетела весь свет. А ровно через год, в тот же день святого Валентина, в меню «Гранд-Отеля» впервые должен был появиться «Un Diner d’Amoureux from Escoffier to Escoffier» — в том числе и «фрикасе из омара со сливками и эстрагоном», посвященное мадам Дельфине Даффис Эскофье.

Но этого не произошло.

В день святого Валентина прах Огюста Эскофье, кавалера ордена Почетного легиона, был перевезен с виллы «Фернан» в деревню Вильнёв-Лубер, на старинное кладбище, где покоились самые различные представители семейства Эскофье, а также те, кто благодаря браку становились членами этого семейства: всевозможные Блан и Берноден. История этой семьи с начала восемнадцатого века и на протяжении более чем двух столетий была написана на мраморных могильных плитах; могилы многочисленных Эскофье смотрели на крохотную деревушку, черепичные крыши которой были разбросаны по склонам холма. А на южной окраине этого старинного кладбища высился мавзолей с изящными, чугунного литья дверцами и маленькой сводчатой часовенкой; там в ряд выстроились три мраморных надгробия: «Дельфина», «Даниэль» и теперь «Огюст».

На похороны можно было попасть только по приглашению. Сабину туда не позвали. Она осталась на вилле «Фернан», чтобы упаковать кое-какие оставшиеся вещи. Банк уже наложил на дом арест, и управляющий банком собственноручно передал Полю соответствующие документы. И тот не особенно удивился, хотя, честно говоря, все же не представлял, до какого предела были обострены финансовые проблемы отца. Короче, Сабине велели произвести инвентаризацию имущества, чтобы семья Эскофье могла затем отсортировать те вещи, которые хотела бы сохранить, а остальное после войны продать музеям или библиотекам. Было совершенно очевидно, что все это будет пользоваться немалым спросом. Ведь это, в конце концов, вещи самого Эскофье!

Бобо на похороны также не пригласили. Поздним вечером он явился на виллу «Фернан» с огромной продуктовой корзиной. В ней Сабина обнаружила всего две вещи: салат из моркови, молоденького цукини и шпината, заправленный лимонным соком и оливковым маслом, и небольшую тыкву, из которой вынули сердцевину и начинили вкуснейшей смесью из остатков баранины, сливок, фермерского сыра и зеленых оливок, а потом запекли в духовке. Получилось просто изумительно. Кожура тыквы так и светилась; маленькая «крышечка» наверху стояла чуть наклонно, кокетливо.

— Домашняя еда, как ты просила, — сказал Бобо и открыл бутылку красного вина, которую тоже принес с собой. — В погребе что-нибудь осталось?

— Только «Моэ». Я его нашла на самой дальней полке. По-моему, о нем просто забыли.

В столовой был растоплен камин, и Бобо подбросил в огонь еще одно полено. Тыква была еще теплой. Сабина разрезала ее и прямо пальцами взяла один кусок — нежный, сочный и лишь чуть-чуть сладковатый. По комнате разлился аромат чеснока и жареной баранины. Они с Бобо устроились за большим обеденным столом рядышком, соприкасаясь коленями. Бобо налил ей вина.

— Странно как-то без него, — сказал он, и ему тут же гулким эхом откликнулся пустой дом.

Сабина приподняла свой бокал, словно чокаясь с небесами; Бобо сделал то же самое.

— Тыква очень вкусная, — сказала она.

— Из Прованса. Мой шеф по выпечке попросил ее привезти специально для меня.

— Несправедливо! — Сабина вилкой поддела еще кусок и сунула его в рот. — «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты есть», а как я теперь узнаю, кто ты есть?

— Всегда неплохо, чтобы оставалась хоть какая-то тайна.

Бобо отдал ей копию того меню, которое они составили вместе.

— На память, — сказал он. Меню «Diner d’Amoureux from Escoffier to Escoffier» было напечатано на темно-красной пергаментной бумаге — каждая перемена на отдельной страничке, и каждая страничка украшена рельефным блестящим золотым листком.

Сабина погладила выпуклый листок пальцем.

— Элегантно. И все же есть в этом что-то дикарское. Как и в душе любого шеф-повара.

— Все равно люди бы вскоре догадались, что все это мы с тобой придумали, пытаясь передать душу Папы. Что это меню вовсе и не он составил.

— Ну и что? А мы бы во всем признались и сказали, что составили это меню в честь их обоих.

— Люди порой так странно относятся к мертвым членам своей семьи. Да и кто мы такие, чтобы составлять меню в честь великого мастера?

— Но это было такое замечательное меню! Разве можно просто так его выбросить?

— Это верно. И в нем, кстати, есть все, что должен включать в себя действительно хороший обед. В том числе и прекрасная история. Благодаря этому меню я, например, смог представить себе, какой стала бы моя собственная душа после стольких лет брака. Нежность яиц и черной икры; насыщенный вкус лобстера. Все это заставило меня хорошенько задуматься. Я даже велел напечатать это меню так, чтобы оно выглядело и по-королевски, и слегка порочно. Но при этом осталось прекрасным, внушающим надежду. Такой, мне кажется, будет и моя душа.

Наверху скрипнули половицы, и обоим на мгновение показалось, что Эскофье по-прежнему что-то пишет у себя в комнате.

— Ох уж эти старые дома! — сказал Бобо.

Сабина подала ему листок, который нашла на полу возле постели Эскофье. Он внимательно его прочел.

— Картофельное пюре с белыми трюфелями?

— Это блюдо больше всего похоже на aligot, потому что его очень долго нужно взбивать. Но такое ощущение, что оно совершенно уникальное. Тебе так не кажется?

— Там говорится о магии, но это всего лишь картофельное пюре.

— И все же он хотел приготовить его специально для мадам!

— Теперь уже никто не сможет узнать, так ли это. Вряд ли великий Эскофье хотел, чтобы какое-то картофельное пюре — пусть даже и с белыми трюфелями — стало тем единственным кушаньем, которое он посвятил своей жене.

Бобо снова наполнил их бокалы вином и спросил:

— Куда ты теперь направишься?

— Мой отец хочет, чтобы я вернулась в Париж. Завтра же.

— А сегодня?

— Мне еще нужно упаковать несколько ящиков.

— Если хочешь, я мог бы не выключать свет у себя на кухне.

Бобо сказал это так застенчиво, что сперва Сабина даже не совсем поняла, что он имел в виду, но тут он пожал плечами, и ей все стало ясно. Лицо у него действительно было красивое, но синие глаза смотрели устало. И в волосах уже кое-где пробивалась седина. И все же было в нем некое спокойствие, которого Сабина прежде не замечала. Рай — это такое пустынное место.

— Люди станут говорить.

— Если станут, то и мы можем кое-что на этот счет предпринять. Причем очень скоро. Если ты, конечно, захочешь.

— Или ничего не предпринимать и привести в ярость моего отца.

— Ну, если ты так хочешь…

И Бобо поцеловал ее. Всего один раз. И больше целовать не стал.

— У меня такое ощущение, словно он на нас смотрит.

— А он и смотрит.

И все же весь этот деревянный дом — его полы, потолки, стены — казался каким-то обескровленным, как старые, иссушенные временем кости; этот дом умирал, ибо умерла его душа, ибо сама его суть изжила себя.

Бобо сложил в корзину остатки ужина. Сабина некоторое время смотрела, как он идет через сад и выходит на улицу, а потом принялась убирать со стола.

Впрочем, грязные тарелки она так и оставила в раковине. Пусть этот банкир сам их и моет!