секретность.

Вторая записка была от Сары.

Эскофье и не подозревал, к какому кошмару приведет вскоре получение этих записок.

У Сары студия оказалась совсем не такой, как ожидал Эскофье. В отличие от той раскаленной квадратной коробки, которую отвел под свою студию Гюстав Доре, это была очень милая квартирка на верхнем этаже какого-то маленького и довольно странного здания, пристроившегося в глубине двора неподалеку от бульвара Курсель. Больше всего этот домик походил на оранжерею — своими выстроившимися в ряд обширными окнами и застекленной крышей. И в этой крошечной квартирке оказалось полно людей — причем все они, что довольно странно, были обладателями ярко-желтой шевелюры.

«Желтые все, как ананас», — думал Эскофье. Он никак не ожидал увидеть там некую семейную сцену и чувствовал себя довольно глупо, стоя в дверях с большой корзиной, в которой скрывалась целая гора съестного и бутылка охлажденного «Моэ».

— Ведь правда же, это выглядит так, словно я тону в море масла, мой дорогой Эскофье? — со смехом спросила Сара. На ней были белые брюки и жакет, а голова обвязана белым шелковым платком, как у прачки. Из уголка рта свисала сигарета. Она показалась Эскофье очень красивой, беспечной и проказливой.

— Утонуть в масле? Не могу представить себе лучшего способа свести счеты с жизнью, — сказал он. Сара обняла его и расцеловала в обе щеки — вполне светски, но он тем не менее тут же покраснел и весь взмок.

— А я могу, — шепнула она. — Но тут дети.

И действительно, посреди комнаты Эскофье заметил ребенка — маленькую девочку с кудрявыми золотистыми волосами, окружавшими ее ангельское личико, подобно светящемуся нимбу. Она была одета, как купидон, — то есть ее пухлое голенькое тело лишь слегка прикрывала простынка, — и держала в руках маленький лук и стрелу, а за плечами у нее виднелся колчан. Она явно позировала для Сары, склонив головку к правому плечу, а глаза устремив к небесам. Эскофье никогда прежде не видел такого прелестного ребенка. Он понимал, как трудно передать в мраморе все очарование этой малышки, но должен был признать, что Сара очень даже неплохо с этим справляется. Она уже сумела воплотить в своей незавершенной скульптуре и невинность девочки, и ее озорной характер.

— Это юная Нина, — представила ее Сара. — На прошлой неделе во время спектакля она сидела на балконе, а я, играя на сцене, просто глаз от нее отвести не могла — что, надо сказать, весьма опасно для актрисы, я ведь могла и в оркестровую яму свалиться.

Не слишком молодая женщина с косой соломенного цвета, более всего похожей на веревку, — Эскофье догадался, что это мать маленькой Нины, — улыбнулась, видимо, представив себе, как Сара, отвлекшись созерцанием маленькой красотки, падает прямо на цимбалы. А вот ее муж, сидевший рядом, — лимонного цвета усы, безусловно, выдавали в этом мужчине отца девочки — нахмурился и заметил:

— И тогда все мы бросились бы спасать вас и вынесли бы вас оттуда на своих любящих руках.

Сара посмотрела на мужчину так, словно он был комочком грязи, присохшим к ее жакету.

— Да, но я же не упала. Так что всем нам повезло. — И она снова повернулась к Эскофье. — Я видела вашу работу у Доре. Цветы. У вас очень хорошо получилось. Мак — просто как живой; как это вам удалось так здорово сделать листок? Казалось, он свернулся, словно под порывом налетевшего ветра. По-моему, просто замечательно! А сейчас вы наверняка понимаете, что я задумала. Стоило мне ее увидеть, и я поняла, что должна создать ее бюст. Такое очаровательное дитя непременно должно обладать душой купидона. Вам не кажется?

Эскофье и сам толком не знал, что ему кажется. Он вообще-то ожидал позавтракать с нею наедине. А также, возможно, поймать одно или два нескромных мгновения после завтрака — Доре ведь явно не удалось оправдать ее ожидания, — а потом, естественно, вернуться к себе на кухню и проследить за приготовлением особого ужина для Леона Гамбетты. Но второй завтрак в обществе этого желтоволосого семейства? Нет, такая возможность ему и в голову не приходила.

— Я должен вскоре вернуться на работу, — сказал он.

Сара улыбнулась — похоже, она почувствовала, что он разочарован, и ожидала этого, и все же была этим раздражена.

— Мы уже почти закончили, — сказала она. — Но если вы слишком заняты и не можете подождать ни минуты, то просто оставьте здесь эту корзину и запишите все на счет Доре.

Эскофье подумал о том, как несколько дюжин маленьких голубиных тушек у него на кухне как раз в этот момент обваривают, обжаривают и заливают маринадом, — и вдруг ощутил некое родство с этими несчастными голубями.

— Мадемуазель, возможно, в другой раз…

— Неужели вы не можете подождать полчасика? Ради меня? Ведь, конечно же, можете!

Эскофье улыбнулся и поклонился. Разве мог он не подождать?

— Вы будете завтракать за этим столом?

Собственно, в студии это был единственный приемлемый стол — большой, грубый, деревянный стол, заваленный красками, старыми тряпками для вытирания рук и перепачканными блузами для занятий живописью.

— Нет ли у вас какой-нибудь чистой скатерти?

— Вон там, в шкафу, что стоит у двери, найдется, наверное, и чистая одежда, и всякое такое. Поищите там.

Девочка явно начинала проявлять нетерпение.

— А когда ты подаришь мне ту особенную книжку? — спросила она. — У меня головка устала. Мне холодно.

— Похоже, даже ангелы способны терять терпение, — шепнула Сара на ухо Эскофье. — Вам бы следовало иметь это в виду — на будущее.

В своей земной жизни Сара оказалась совсем не такой, какой ее себе воображал Эскофье. Она была куда более простой, человечной и какой-то невероятно реальной — и все же в ней таилось некое волшебство. Все в комнате только на нее и смотрели. От нее и впрямь глаз было невозможно отвести.

Она посадила закапризничавшую Нину в прежнюю позу — головка чуть склонена, глаза устремлены к небу.

— Mon enfant,[41] — сказала Сара самым нежным из оттенков своего серебристого голоса, — такого альбома, который я сделаю для тебя за то, что ты служила мне такой прекрасной моделью, еще никто в жизни не видел. — Сара загасила сигарету каблуком, не переставая стесывать мрамор. — Каждому художнику, которого я знаю, я рассказала о твоей красоте, и теперь все они готовят тебе свои подарки. Например, Месонье,[42] это один очень хороший художник, пишет для тебя акварель батальной сцены: прусский полк атакует французскую гостиницу, которую защищают такие же храбрые французские солдаты, как и ты сама. А композитор Гуно[43] работает над новой песней «La Charmante Modele»,[44] потому что я, разумеется, рассказала ему, как ты прекрасно мне позируешь.

Эскофье показалось, что и девочка, и ее родители попросту заворожены той немалой суммой, которую подобный альбом мог бы им принести в открытой продаже.

Сам Эскофье пока что накрывал на стол. В шкафу он обнаружил японское кимоно, явно из театрального реквизита, и использовал его в качестве скатерти. Париж с недавних пор прямо-таки влюбился во все восточное. Кимоно было сшито из одного куска красной шелковой парчи, и на нем была изображена стая летящих белых журавлей. И хотя ворот и манжеты оказались довольно сильно запятнаны сценическим гримом, само кимоно было прелестным. И длины его вполне хватило, хотя рукава и свисали с одного конца стола.