23 августа 1927 г. дело, начавшееся в Плимуте (штат Массачусетс), там, где обосновались когда-то первые переселенцы из Европы, закончилось в чарльстонской тюрьме возле Банкер Хилл, где произошло первое крупное сражение во время американской революции. Через несколько минут после полуночи все электрические лампочки в тюрьме мигнули и потускнели; Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти были убиты.
Когда весть о том, что Сакко и Ванцетти уже нет в живых, облетела страну, люди, собравшиеся на улицах всех городов в надежде, что в последний момент приговор будет отменен, разразились горькими рыданиями. На Юнион-сквер в Нью-Йорке, где собралась огромная толпа, по словам газеты «Нью-Йорк геральд», происходило следующее:
«Толпа зарыдала. Многим женщинам сделалось дурно. Другие, не владея собой, рухнули на тротуар и сидели, обхватив голову руками. Мужчины плакали на плечах друг у друга. На улице к востоку от площади внезапно началось какое-то движение. Мужчины бесцельно бегали взад и вперед, разрывая на себе одежду и комкая свои шляпы; женщины в отчаянии рвали на себе платья».
Знаменитый французский писатель Ромэн Роллан написал спустя несколько часов после казни:
«Я не американец, но люблю Америку. И я обвиняю в измене Америке тех людей, которые запятнали свою страну перед лицом всего мира этим преступным приговором».
Четыре дня спустя, 27 августа 1927 г., газета «Бостон геральд» писала в передовой:
«Вернемся к своим повседневным делам в полной уверенности, что органы правосудия честно и беспристрастно исполнили свой долг. Вернемся к исполнению наших каждодневных обязанностей с еще более твердой решимостью охранять наш государственный строй и существующий общественный порядок».
Эта передовая была озаглавлена: «Назад к нормальной жизни».
Глава VII
Конец эпохи
2 августа 1927 г. президент Кальвин Кулидж опубликовал свое известное лаконическое заявление: «На выборах 1928 г. я не намерен выставлять свою кандидатуру в президенты».
К ужасу Кулиджа, республиканская партия поймала его на слове.[48] В один из мучительно знойных дней июня следующего года взмокшие и отупевшие от жары делегаты съезда республиканской партии, состоявшегося в г. Канзасе, при первой же баллотировке утвердили своим кандидатом на пост президента бывшего министра торговли Герберта Кларка Гувера. Он был избран на этот пост б ноября 1928 г.
По млению Г. Л. Менкена, не склонного обожествлять президента, Гувер был просто «разжиревшим Кулиджем». Уильям Аллея Уайт назвал Гувера «арифмометром». Фердинанд Ландберг отмечает, что Гувер «когда-то сбывал акции подозрительных горнопромышленных компаний; перед войной английский суд вынес ему порицание за роль, которую он сыграл в одной такой афере».
Хотя в каждой из этих характеристик содержится зерно правды, ни одна из них не дает исчерпывающей оценки личности тридцатого президента Соединенных Штатов.
Гувер был крупнее своего молчаливого предшественника не только в физическом смысле. Если Кулидж выполнял предписания Уолл-стрита с почтительной покорностью благодарного наемника, то Гувер сам был миллионером, в силу своего положения чувствовал себя легко и свободно в обществе виднейших банкиров и даже играл ведущую роль в высших деловых кругах.
Как писала «Уолл-стрит джорнэл» после выдвижения кандидатуры Гувера на пост президента, «еще никогда и нигде, в том числе и в США, правительство не было так нераздельно слито с деловыми кругами. Можно не сомневаться в том, что Гувер окажется энергичным президентом-дельцом. Он будет первым в истории нашей страны президентом-дельцом, а не политическим деятелем… Его служение народу будет заключаться в служении интересам бизнеса…»
Как бы этот государственный деятель ни увлекался рыночной статистикой, точными диаграммами колебаний деловой активности и биржевыми котировками, его все же нельзя было считать простым «арифмометром», машиной, лишенной всякой способности к самообогащению.
Коммерческие таланты Гувера отнюдь не ограничивались умением спекулировать на акциях сомнительных рудников. Ни один президент еще не проявлял такого искусства в области саморекламы. Хотя он как инженер ничем себя не прославил и нажил свое состояние путем организации акционерных компаний для эксплоатации золотых приисков, лесных разработок, рудных месторождений и прочих концессий в царской России, Австралии, Китае и других отсталых странах, в Америке он создал себе славу «великого инженера». Хотя он систематически использовал поставки продовольствия в качестве политического орудия для поддержки зверских белогвардейских режимов и подавления демократических движений, возникших в Европе после войны, в США Гувер был известен как «великий гуманист». И, наконец, несмотря на то, что он полностью был поглощен своими коммерческими делами и накоплением материальных благ, миллионы американцев были приучены считать Гувера «великим идеалистом».
В своей книге «Вашингтонская карусель» Дрю Пирсон и Роберт Аллен писали: «Всевозможные трюки, всяческие новые приемы, какие были известны и какие были в состоянии изобрести опытные специалисты по рекламе, — все это было пущено в ход, чтобы сделать из Гувера «сверхчеловека», «великого правителя»…[49]
Когда Гувер водворился в Белом доме, курсы акций достигли небывало высокого уровня и стали возникать десятки новых акционерных компаний. В январе 1929 г. на рынок было выброшено больше чем на миллиард долларов новых акций. В маклерских конторах всех крупных городов США толпились возбужденные покупатели, безотрывно следившие за освещенными щитами, на которых быстро сменялись цифры и условные обозначения, отмечая непрерывный рост цен на нью-йоркской бирже.
«Мы, американцы, подошли ближе к окончательной победе над бедностью, чем какая-либо страна в истории… — заявил Герберт Гувер. — Мир вступает в эпоху величайшего экономического процветания». В своем обращении к стране при вступлении на пост президента Гувер заявил, что «Соединенные Штаты достигли еще невиданного в мире уровня комфорта… Ни одна страна не может похвастать более прочными успехами».
Восемь месяцев спустя на Америку обрушился самый губительный экономический кризис в мировой истории.
В конце октября 1929 г. биржевые курсы стремительно полетели вниз.
Постепенное понижение курсов началось еще несколькими неделями раньше, но это не вызывало особенной тревоги. На рынке, где шла крупная игра на повышение, и прежде случались падения курсов, после чего они обычно взлетали на новую высоту, принося спекулянтам еще большие доходы. Однако в середине месяца тревога стала усиливаться, так как падение происходило нарастающим темпом.
23 октября было продано свыше 6 млн. акций; телеграфные аппараты, установленные в маклерских конторах, не поспевали сообщать об этих продажах и передавали результаты биржевых сделок с запозданием примерно на два часа. Индекс «Нью-Йорк таймо, отражающий изменения курсов акций 50 крупнейших промышленных и железнодорожных компаний, зарегистрировал падение на 18,24 пункта за один день.
На следующий день, в четверг, 24 октября, шторм разразился с полной силой. За день было продано около 13 млн. акций. В первый час цены на акции падали с катастрофической быстротой. Тысячи
