дурацким предательским треском.

— Ты недоволен чем-то? — прямо спросил Комбат, так ничего не сообразив.

— Я недоволен вашим прикосновением ко мне. Уберите руку, Владимир. Я недоволен необходимостью выслушивать выходное наставление. Я могу его прочитать вам наизусть, как «Отче наш» или формулу Миранды. Или стихотворение про «хотят ли русские войны». Владимир Сергеевич, давайте мне направление, и будем двигать. Формальности и заклинания нужны вам, а не мне.

Комбат помедлил и сказал:

— Возможно. Они нужны мне. Почему же ты считаешь, что это неважно?

Влад повернул к Комбату лицо. За ободом забрала виднелись его левый глаз и щека, подсвеченная индикаторной панелью зелёненьким и ореховым, а в глазу сидел ореховый блик. Влад поморщился, мотнул головой, как бы стряхивая наваждение, и Комбат с невероятной отчётливостью понял, что странный мальчик тратит неимоверные усилия, удерживаясь с ним, Комбатом, в одной тональности мировосприятия.

Когда ты всю жизнь делаешь один шаг там, где всем остальным нужно десять, самое утомительное — и унылое — подстраиваться под копуш. И трудно играть фугу, когда рядом голосит бессмертная зомби Пугачёва из неотключаемой радиоточки.

— Признаю, важно, — произнёс наконец Влад. — Важно до такой степени, что пропустить нельзя и словечка. Приношу вам извинения, проводник. Постараюсь больше не препятствовать вашим… потребностям. Отправляйте их, Владимир Сергеевич, я потерплю. Но… убедительнейше прошу… не трогайте меня руками. Хотя бы в виде компенсации за мою… покладистость. Вы меня отпустите когда- нибудь или нет?

— Ты ведь точно первый раз выходишь? — спросил Комбат, уверенный, что спрашивает не в первый раз.

— За предыдущие минимум девятнадцать лет я в Зоне не был. Господин Пушкарёв, мы топчемся на месте!

Комбат облизал губы.

— Ты идёшь в указанном мной направлении. Я иду за тобой. Дистанция — пять-семь шагов. Мой приказ — закон. Грязи не бояться. Шлем закрыть, радио включить. Громкость — на троечку. Радио специально очень слабое, уверенный приём — двадцать-тридцать метров. Громкость внешних микрофонов — на семёрку. Овер?

— Roger, — с небольшой усмешкой ответил Влад и отвернулся.

— Не орать, руками не размахивать. Перчатки снять, манжеты на полную затяжку. Идём ночным. Фонарь без команды не включать. Все, кого мы встречаем, — по умолчанию враги. Овер.

— Понял.

— На кислород переходить самостоятельно при малейшем недомогании, при резких колебаниях температуры или по моей команде. Воздушный фильтр в твоей модели спецухи закрывается автоматически…

— Я знаю…

Чем бы тебя подсечь, снова испортить твою самоуверенность хоть немного?

— Выключи подсветку индикаторов в шлеме.

Влад запнулся.

— А как?

Ага, опять вот так просто? Это надо отметить. Ещё раз.

— Всё вам, первоходкам, показывай, — увесисто, с расстановкой сказал Комбат. — Слева на панели индикатор «батарея». Нажми подбородком и держи три секунды. И, Влад, заметь себе: это самое маленькое из того, что ты не знаешь про Матушку.

— Понял, понял. Я сейчас машина. Рычаг ваш.

— Примерно так. Хорошо сказал. Значит…

— Всё ясно, я слушаю вас и повинуюсь командам беспрекословно. Мы так и пойдём в обнимку?

Комбат убрал руку. Он внезапно забыл, о чём только что шла речь. Тут Влад, не шевелясь, произнёс спокойно:

— Собака.

— Что?

— Собака справа, — повторил Влад.

Далее Пушкарёв Владимир Сергеевич как личность, со своими сомнениями и недоумениями, со своим образованием, высшим и законченным много лет назад, со своей любовью к жене, со своими понятиями о чести, дружбе и измене, со своими политическими пристрастиями, которых, как образованный когда-то человек, не был чужд, закончился — и начался Комбат как он есть: многоопытный сталкер, суперходила, герой-адоборец, западный стрелок и мастер-индеец. Суровый, суровый. Быстрый и грубый.

Поздновато для многоопытного героя-адоборца-индейца он повёл себя себя адекватно обстановке…

Но ведь и спутник достался ему нынче нетрадиционный!..

Но когда уж Комбат повёл себя, так уж повёл правильно.

Услышав волшебные слова «собака справа», он не выстрелил трижды сразу навскидку от бедра в прыжке с перекатом через голову, попав в цель точно промеж ушей всеми тремя пулями из пистолета древней советской модели «Макаров» буквально вслепую и даже не на звук, а по наитию, волшебству и авторскому произволу… Аминь, хау.

Он мог поступить так дёшево лет назад как раз пятнадцать. И поступил единожды, случайно. Выбросила Матушка лопуху-«кенгурятнику» Пушкарёву (тогдашняя кличка Теля, от «интеллигент») спасательный джокер. Матушка милосердна вообще, но единожды — спасительна, особенно если сталкер ещё и приложит пистолет Макарова, с патроном в стволе и снятый с предохранителя (существеннейшие, между прочим, детали!). Правда, не собака атаковала тогда «кенгурятника» Телю — юный самец химеры. И не справа, а сзади.

Но пятнадцать чрезвычайно насыщенных событиями лет прошли, Теля качественно перебродил в Комбата, и Комбат не принялся никуда прыгать, стрелять навскидку и прочее подобное из книжек русскоязычных писателей про шпионов.

Он повернул голову направо и посмотрел, сначала вживую, а затем, опустив голосовой (ларингофонной) командой забрало, через ноктовизор. Для верности. Он не торопился. На нейтралке гадов не бывает. А будь они в Зоне за нейтралкой… Чернобыльский пёс не умеет быть тихим — его дыхательный аппарат не приспособлен для скрадывания. Хрип и липкие всхлипы шейных сопел чернобыльский пёс скрыть не в состоянии физически, и Комбат, какого бы он интеллигента разнюнившегося сегодня ни праздновал, в Зоне за нейтралкой услышал бы пса именно оттуда. Издалека.

Влад, разумеется, мог спутать чернобыльца с другим Матушкиным гадом, с поросёнком например, или с «китайским связным». Мог он и не знать, что гадам на нейтралку путь заказан. Но, скорее всего, он сказал именно о том, что увидел. И биохимический компьютер внутри жёсткого костяного корпуса носовой части сталкера Комбата, обрабатывающий входящую информацию со скоростью, скорость света превышающей на несколько порядков, выдал список текущих целеуказаний с одним-единственным пунктом: «Псина обыкновенная, бродячая». А в примечании к пункту стояло: «Чёрт бы побрал эту дворнягу, теряй теперь на неё время».

Псина, впрочем, была не дворнягой.

Домашний молодой пудель, ещё не очень сильно истаскавшийся и заросший. И ошейник на нём. Потеряшка. Пудель сидел на полусогнутых лапках, не касаясь задницей мёрзлой тропинки, крупно дрожал и совершенно по-собачьи, снизу вверх, со слезой, смотрел на людей. Скулить он боялся. Это был очень молодой пудель. Он потерялся играючи, потерялся почти нарочно, вопреки предупреждающему голоску своего маленького домашнего умишка, спрятался, выпущенный хозяйкой из машины в туалет где-то неподалёку, и спрятался так хорошо, что его перестали звать и искать… а в Зону заскочил от отчаянья, вопреки всем предостережениям, уговорам и угрозам своего собачьего чутья. Бежал куда глаза глядят.

Для жертвы Шопототамов пудель был, конечно, ещё щенок.

На нейтралку призванные животные попадали довольно часто, чаще, чем люди. Для Украины и