против мятежников представляет собой вмешательство во внутренние дела этой страны или противоречит уставу Лиги наций. Тем не менее в силу некоторых исключительных обстоятельств и ради сохранения мира СССР счел возможным присоединиться к международному соглашению о невмешательстве и со всей лояльностью выполнял принятые на себя обязательства… В этих целях советское правительство неизменно требовало проведения системы действенного контроля. Усиление этой системы и обеспечение выполнения всех ее требований могут ускорить прекращение мятежа в Испании. Когда правительству удастся восстановить порядок, будет устранена и возможность чужого вмешательства во внутренние дела этой страны»[305].
Еще более сильное, предельно опасное, но прямо обратное по смыслу давление узкое руководство испытывало со стороны части испанских республиканских кругов, пользовавшихся массовой поддержкой анархо-синдикалистских Национальной конфедерации труда (НКП), Федерации анархистов Иберии (ФАИ), а также леворадикальной, откровенно троцкистской ПОУМ (Рабочая партия марксистского объединения), чьи идеи сводились к Громкому лозунгу: «Победа рабочих и крестьян в Испании возможна лишь как победа социалистической революции».
Полемизируя с подобными настроениями, исполком Коминтерна буквально через пять дней после начала путча предупреждал:
«Нельзя ставить на данном этапе задачу создания советов и стараться установить диктатуру пролетариата в Испании. Поэтому нужно сказать: действуйте под флагом защиты республики, не сходите с позиций демократического режима в Испании в тот момент, когда рабочие имеют оружие в руках, что имеет большое значение в деле победы над мятежниками. Мы должны им советовать идти с этим оружием вперед, как это мы сделали при другой ситуации, стараться сохранить единство и с мелкой буржуазией, и с крестьянскими массами, и с радикальной интеллигенцией на базе установления и укрепления демократической республики…»[306].
В это же время Георгий Димитров в письме к Хосе Диасу и работнику ИККИ, направленному для работы в Мадрид, Витторио Кодовилья настойчиво рекомендовал всячески избегать всего того, что могло бы подорвать сплоченность народного фронта. Он писал: «До тех пор, пока можно будет обойтись без непосредственного участия коммунистов в правительстве, целесообразно не входить в правительство, так как таким образом легче сохранить единство народного фронта. Участвовать в правительстве только в крайнем случае, если это абсолютно необходимо в целях подавления мятежа»[307].
То, что все же два коммуниста, Висенте Урибе и Хесус Эрнандес, вошли в сформированное 4 сентября правительство Ларго Кабальеро, было вызвано ультиматумом, предъявленным новым премьером: либо коммунисты войдут в кабинет, либо компартии придется нести всю полноту ответственности за поражение республики[308].
Даже в декабре, когда события в Испании приняли необратимый характер, узкое руководство — Сталин, Молотов, Ворошилов, отвечая Ларго Кабальеро на очередную просьбу помочь оружием и военными советниками, настойчиво указывали:
«Испанская революция прокладывает себе свои пути, отличные во многих отношениях от пути, пройденного Россией… Вполне возможно, что парламентский путь окажется более действенным средством революционного развития в Испании, чем в России (выделено мной — Ю.Ж.)»[309].
Внутриполитическая борьба внутри лагеря республиканцев, максималистские устремления НКП, ФАИ и ПОУМ были столь громогласны, что не составляли тайны ни для кого. Также не были тайной и упорные попытки советских советников во что бы то ни стало обуздать революционную стихию, отрицательно отражавшуюся прежде всего на формировании республиканской армии, на ее обучении, придании необходимой дисциплины и боеспособности. И далеко не случайно английский писатель Джордж (Эруэлл, приехавший в Испанию как горячий защитник республики, позднее вспоминал: «…То, что происходило в Испании, было не просто вспышкой гражданской войны, а началом революции. Именно этот факт антифашистская печать… старалась затушевать любой ценой. Положение в Испании изображалось как борьба «фашизма против демократии», революционный характер событий тщательно скрывался. В частности, коммунистическая партия (Испании — Ю.Ж.) при поддержке Советской России делала все, чтобы предотвратить революцию»[310].
Потому-то М.М. Литвинов, не скрывая горечи и досады, указывал в письме М.И. Розенбергу: «Испанский вопрос испортил наши отношения с Англией и Францией и посеял сомнения в Бухаресте и даже Праге»[311]. Под угрозой оказалась судьба не только Восточного пакта, особенно в его оптимальном составе — с Великобританией, Польшей, Румынией, все еще так и не принявшими решение о присоединении к франко-чехословацко-советскому антигерманскому договору. Выхлестывание революционных идей, формальные успехи испанской революции вполне могли реанимировать слишком недавние, всего трех-четырехлетней давности левацкие настроения внутри СССР и — что было наиболее опасным — вскружить головы радикально настроен ным членам партии и комсомола и дать тем страшное оружие широкому руководству против группы Сталина. Стало окончательно ясно и то, что не оправдались надежды на восстановление отношений Коминтерна с Социнтерном, которые зародились два года назад, хотя ИККИ и предпринимал попытки достигнуть самого малого — твердого согласия лидеров Социнтерна начать совместные действия в защиту Испанской республики, правительство которой возглавлял социалист.
Именно в эти трудные и ответственные дни руководство Социнтерна раскололось на большинство, занявшее твердую позицию невмешательства, и меньшинство, начавшее открытую борьбу с доктриной, оказавшейся на руку лишь мятежникам и диктаторским режимам. В числе первых, к несчастью, оказались те, от кого зависело принятие решений на государственном уровне: премьер Франции Леон Блюм, министр иностранных дел Бельгии Поль Анри Спаак, лидеры оппозиции в парламенте Великобритании лейбористы Уолтер Ситрин и Эрнст Бевин. Все они, особенно с осени, стали — в полном противоречии с собственными недавними взглядами — рассматривать народный фронт Испании как орудие коммунизма, а испанских социалистов, составлявших абсолютное большинство в правительстве, считать марионетками Кремля.
Правда, оба Интернационала все же пошли на предварительные, ни к чему не обязывавшие переговоры. Однако уже на первой встрече, состоявшейся 14 октября, председатель исполкома Социнтерна Луи де Брукер и генеральный секретарь Фридрих Адлер решительно отклонили предложение представителей ИККИ созвать общую конференцию для широкого обсуждения ситуации в Испании. Несмотря на неудачу, Коминтерн еще трижды — 25 октября, 7 ноября и 28 декабря — пытался наладить столь нужный диалог, но опять натолкнулся на категорический отказ[312] .
Решительно всем стало очевидно: идея народного фронта, и не только в Испании, но и во Франции, исчерпала себя, перестала играть ту роль, ради которой выдвигалась.
Глава одиннадцатая
10 сентября 1936 г. центральные газеты страны опубликовали сообщение «В Прокуратуре Союза ССР», в котором заявлялось:
«В настоящее время Прокуратурой Союза ССР закончено расследование по поводу сделанных на процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра в Москве 19 и 20 августа с.г. некоторыми обвиняемыми указаний о причастности в той или иной степени к их преступной контрреволюционной деятельности Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова. Следствием не установлено юридических данных для привлечения Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова к судебной ответственности, в силу чего настоящее дело дальнейшим следственным производством прекращено»[313].
По ассоциации, наверное, очень многие неизбежно должны были вспомнить о точно таком же ходе, сделанном в декабре 1934-го — январе 1935 г. Тогда также объявили от отсутствии достаточных оснований
