Ответ: Специальной цели не преследовал.

Весьма возможно, что начавшееся с пустяка «дело» так бы ничем и не закончилось. Вернее, завершилось бы осуждением на небольшие, «не ниже шести месяцев», сроки заключения десятка-другого сознавшихся «клеветников». Закончилось бы именно так, если бы не одно неосторожное, оказавшееся роковым высказывание все того же Дорошина, которое повлекло за собой изменение направленности следствия: появление, а затем и закрепление обвинения всех, кого привлекли по «Кремлевскому делу», в подготовке террористического акта — убийства Сталина.

7 февраля, отвечая на откровенно наводящий вопрос следователей Молчанова и Кагана, Дорошин обмолвился:

«Секретные данные расшифровывались… Я знал список 17-ти (члены политбюро партии, руководящие партийно-советские работники — Ю.Ж.) в связи с занимаемой должностью, но неправильная система в использовании этого списка привела к тому, что из секретного он превратился в несекретный. По моим подсчетам, этот список расшифрован перед 8 ротами красноармейцев-курсантов кремлевского гарнизона».

На следующий день Молчанов и Каган вновь потребовали от Дорошина рассказать, но более подробно, о том, что тот назвал рассекречиванием.

«Список 17-ти, — объяснял Дорошин, — включает в себя всех членов политбюро, кандидатов и отдельных руководителей партийно-советского аппарата… Этот список ведется дежурным по управлению комендатуры Кремля и дежурным помощником коменданта Кремля. Представляет из себя зашифрованную таблицу под номерами, означающими, фамилии… По зашифрованному цифрами списку мы (я имею в виду помощников коменданта Кремля и дежурного по управлению Кремля) отмечаем въезд в Кремль указанных в списке лиц, выезд их из Кремля и место пребывания путем сообщений в дежурную комендатуру по телефону от охраны с постов. Также по этим спискам получает извещение от постов охраны дежурный по управлению Кремля… Список введен по приказанию заместителя коменданта Королева. Хранится он на столе у дежурного по управлению и дежурного коменданта и после суточного дежурства докладывается Королеву».

Только это, относящееся к его повседневным обязанностям, и было сказано за два дня допросов Дорошиным. Больше ничего.

Разумеется, такое признание, даже если его можно было назвать признанием, иными словами — констатацией собственной вины, а не просто рассказом о подробностях своей службы, следовало оценивать лишь как преступную халатность, не больше. Ведь, в сущности, курсанты расшифровали пресловутый «список 17-ти» из-за несовершенства самой системы охраны. Отождествление номера в списке с конкретным лицом из узкого руководства обязательно было бы сделано, и отнюдь не специально, каждым курсантом, простоявшим на посту месяц-другой. Но можно было — а допрашивавшие Дорошина следователи Молчанов и Каган так и поступили — признать «расшифровку» разглашением государственной тайны. И из этой оценки сделать соответствующий вывод, весьма желательный для СПО, о сознательности, преднамеренности такого поступка. Мало того, дальнейшее формально логичное развитие подобного предположения заводило весьма далеко — к признанию факта «расшифровки» косвенной уликой существования некоего «заговора», направленного против партийно-советского руководства.

Таким, шедшим самим в руки следователей «фактом» НКВД не мог не воспользоваться. И он поспешил это сделать, еще не зная наверняка, чем же завершится само следствие. Всего через шесть дней, 14 февраля, ПБ по представлению наркома Г.Г. Ягоды утвердило решение «Об охране Кремля», документ, кардинальным образом изменивший всю систему обеспечения безопасности и правительственных зданий, и проживавших в Кремле членов руководства страны.

Отныне из ведения КК полностью исключалась, во-первых, любого рода хозяйственная деятельность, в том числе и незавершенная реконструкция Большого Кремлевского дворца — объединение Андреевского и Александровского залов в один огромный — Свердловский, предназначавшийся для заседаний всесоюзных и всероссийских съездов Советов, которые прежде проводились в Большом театре. Во-вторых, предельно сужались функции КК, становившейся «организацией, ведающей только охраной Кремля». В- третьих, существенно менялась и прямая подчиненность КК. Ее выводили из-под ЦИК и НКО, переподчиняли «народному комиссариату внутренних дел по внутренней охране и народному комиссариату обороны по военной охране». Дабы конкретизировать это новое поло жение, четвертый пункт решения гласил: «Назначить заместителем коменданта Кремля по внутренней охране тов. Успенского Александра Ивановича», прежде занимавшего пост замначальника управления НКВД по Московской области. Заместителем же коменданта по гарнизону утвердили Королева.

Следующие пункты решения были не менее существенными. Они предусматривали незамедлительный вывод из Кремля многочисленных советских учреждений, ежедневно привлекавших не только значительное количество служащих, но еще и огромный поток различного рода просителей — приемные и канцелярии ЦИК СССР, ВЦИК, Центральной избирательной комиссии, а заодно и предназначенные для их обслуживания всевозможные мастерские и столовую. Наконец, последний, десятый пункт решения расширял масштабы этой своеобразной эвакуации, поручал Ягоде, Енукидзе, Петерсону, Молчанову, Паукеру и М.П. Фриновскому (начальнику главного управления пограничной и внутренней охраны НКВД) «в 2-месячный срок разработать и представить в ЦК ВКП(б) план реорганизации охраны Кремля», одновременно организовав вывод Школы имени ВЦИК, которая и являлась собственно военным гарнизоном, насчитывавшим 8 рот, то есть полторы тысячи красноармейцев и командиров.

По сути, последний пункт был самым значимым. Ведь вывод Школы имени ВЦИК сводил на нет всю дальнейшую роль Петерсона и его нового заместителя Королева, ибо лишал их того самого гарнизона, которым они, военнослужащие, и должны были командовать. Их должности оказывались призрачными, чисто номинальными, даже фиктивными. Зато реальное руководство переходило к Успенскому. Он не только сохранял полномочия по руководству системой внутренней охраны, но получал для ее обеспечения мощное подкрепление — полк специального назначения НКВД, который начали срочно формировать для несения службы в Кремле.

Но поскольку армейский гарнизон Кремля еще сохранялся на ближайшие несколько месяцев, уже 19 февраля приказом по НКВД для контроля за Школой имени ВЦИК создали особое отделение — орган военной контрразведки, к тому же на правах отдела, да еще в прямом подчинении наркома Ягоды.

Так НКВД сумел возобладать в незримой постороннему взору закулисной борьбе, шедшей между двумя ведомствами еще с гражданской войны, борьбе, начатой Дзержинским и Троцким, продолженной Ягодой и Ворошиловым. Еще 17 апреля 1920 г. Троцкий, председатель Реввоенсовета Республики и Наркомвоенмор, сумел добиться смещения с должности коменданта Кремля балтийского матроса П.Д. Малькова, которому сначала протежировал Свердлов, а после его смерти — Енукидзе, нанеся тем самым обиду и секретарю ВЦИК. Троцкий настоял на назначении комендантом Петерсона, для всех — «своего» человека (перед тем начальника его знаменитого бронепоезда и личной охраны). Если до 14 февраля 1935 г. отвечали за безопасность Кремля и вместе с тем контролировали там положение Енукидзе и НКО, то теперь единственным хозяином столичной цитадели становился только НКВД, мимоходом подчинив себе заодно еще и кремлевскую телефонную станцию и правительственный гараж.

…Тем временем избранный Молчановым метод следствия привел к запланированным результатам. Количество арестованных с каждым новым допросом, с каждой новой названной фамилией просто знакомых, не говоря уже о друзьях, росло как снежный ком. Круг подследственных все дальше уходил за стены Кремля. Еще 8 февраля Дорошин в числе тех, с кем он регулярно общался, назвал своего односельчанина — слушателя 4-го курса Военно-химической академии имени Ворошилова В.И. Козырева. Ну а тот во время допроса уже на следующий день назвал не только однокурсников, но и общего для них знакомого, химика по образованию (незаконченное высшее) М.К. Чернявского — начальника 12-го отделения разведывательного управления штаба РККА. Однако, как и прежде, практически никто из допрашиваемых не каялся ни в каких прегрешениях. Сознавались они все в тех же грехах — передаче друг другу, чтении и обсуждении «Завещания Ленина», сожалениях о том, что недавний глава Коминтерна Зиновьев не только отстранен от руководства партией, но и из-за враждебности к нему Сталина арестован и осужден. Лишь высказывания Чернявского придавали таким беседам несколько иную окраску. Вернувшись летом 1933 г. из служебной командировки в США, Чернявский делился своими впечатлениями. А заодно и заявлял, сравнивая развитие экономики, уровень жизни в США и СССР, о невозможности