мотоцикла и дорогой кожаной куртки, употребление впечатляющих сортов виски и прослушивание через наушники старых сидюшек — с киванием головой в такт, неровным отбиванием ритма на ручке кресла и нестройным подпеванием обрывков текста. Я не злился на него, скорее жалел. А после того как он съехал от нас, понял, что люблю болтаться в его простой холостяцкой квартирке.

Теперь о концерте. Вот сажусь я, рядом опускается в кресло отец — в своей отличной итальянской кожаной куртке и джинсах Nudie, положив руку на плечи своей девицы, а на широкой сцене Спрингстин и Е-Street Band вкалывают в лучах прожекторов. Но не для меня. Если бы меня спросили школьные приятели, я бы сказал, что стою за трансхоп, хотя на самом деле я тогда ничуть не интересовался музыкой. Тем не менее уровень громкости и вспышки света постепенно проняли и меня. Я словно попал в поток. Хочешь не хочешь, а приходится следовать за ним. Центром всего этого был жилистый старый чудак у микрофона, обливавшийся потом, заходившийся в песне и рубивший по струнам своей гитары. Струйки пота текли по его лицу. Когда он тряс головой, брызги пота разлетались видимым в свете софитов облачком.

Не помню, что он пел, в памяти остались только хрипотца и то, как он выкрикивал свое «Хюх!», пробуждая барабаны и заставляя оркестр следовать его примеру. Помню, блеск глаз отца и дурацкую счастливую улыбку на его лице. Мои знания о Спрингстине примерно этим и ограничивались, пока меня не просветила Рейчел и не объяснила, что он воплощал ту Америку, которая была вокруг нас, но которой не было видно и слышно из-за воплей Clear Channel[33] и еще десяти тысяч каналов кабельного телевидения, транслирующих всяческую голимую попсу. Что он воплощал в своих песнях страхи и надежды людей, запертых в капканах собственных жизней. Что он пел о маленьких личных восстаниях — взрывавшихся, но ни к чему хорошему не приводивших, о том, как людям приходится жить на руинах своих надежд и выживать в стране, где мечта о победе является первой, последней и единственной наградой…

Продолжая эту тему, она гнала по четырехполосному шоссе, змеей выползшему из гор и уже по прямой стремившемуся через великую пустынную равнину. Должен признаться, в словах ее я не усматривал особого смысла.

Я понимал, что Рейчел безумна, да и сам я свихнулся. Во мне что-то переломилось. Я вырвался из капкана, которым была для меня та самая придорожная гостиница и казино. Я был на свободе — в чужом мире, под чужим солнцем. Беглецом, со своей женщиной и загадочным предметом у нее на коленях. Я не имел представления, ценная это вещь или нет и приведет ли она нас к загадочным инопланетным сокровищам. Мне было все равно. Главное, что она, эта вещь, была в наших руках. Впрочем, я не мог забыть и того, какой ценой она нам досталась.

Надеюсь, именно об этом и пыталась говорить Рейчел, объясняя мне, что значил для нее Спрингстин. Иных сожалений о содеянном она не выказывала.

В музей мы вломились в полночь. Тщеславный проект архитектора — перевернутый вверх тормашками свадебный торт, битком набитый изделиями нечеловеческих рук. Ничего ценного там не было. Карманные чиновники китайской мафии, фактически распоряжавшейся в Мамонтовых Озерах, вынудили Генри By распрощаться со своим казино; лучшие предметы из его коллекции похитили, а остальное оставили пылиться в похожем на белого слона здании. Оно было закрыто для посещения и назначено к сносу, поскольку занимало видное место на Полосе, но окончательное решение застопорилось в затяжной судебной тяжбе между властями и семейством By. Вот музей и застрял в каком-то чистилище, пока вокруг него росли и благоустраивались Мамонтовы Озера.

Мы пробрались через разгрузочный блок, большая скользящая дверь которого Запиралась на простой висячий замок, и дождались появления охранника, пришедшего отключить сигнал тревоги. Старик, которому мы предъявили наши пушки, немедленно поднял руки и сказал, что не хочет неприятностей. Однако его напарник, молодой и смышленый, выстрелил в Рейчел на повороте главного пандуса, но промахнулся; она ответила, ранив его в ногу, по кровавому следу пробежала к пульту с сигналом тревоги и там уже добила — как раз перед большим прозрачным цилиндром, где в мутной жидкости плавала кривая костяная арматурина, найденная на дне одного из озер.

Помню, как кровь текла по неровному бетонному полу быстрыми красными ручейками. Еще помню, как в туалете срывал с головы обрезок колготок, которые Рейчел извела на маскировку, и склонялся над раковиной, пока не прошел приступ рвоты. Она нарисовала тигровую маску тушью для ресниц и помадой прямо на моей морде, и когда я глянул на себя в зеркало и через силу улыбнулся, ухмылка выглядывала из-под красных и черных полос. Тут и вошла Рейчел. С той самой вещицей. И сказала:

— Теперь твоя очередь.

Дорога шла под уклон, виляя между серыми сланцевого цвета склонами, перелетая глубокие ущелья по бетонным мостам. Мы обгоняли автопоезда в три или четыре прицепа, перед которыми пыхтел громадный тягач с хромированными, похожими на печные трубы глушителями по обе стороны кабины, такими же хромированными, свирепо скалящимися решетками на капотах и названиями, выведенными на дверях краской из баллончика: «Большой Боб», «Мне нетрудно», «Мак в Атаке».

Рейчел приметила одно из них — «Живу в Будущем». И сказала, что так называется одна из песен Спрингстина. Добрый знак.

Солнце стояло над головой, а дорога, оставив за спиной горы, бежала просторной равниной. Песчаные наносы на дороге и по обе ее стороны, сухие песчаные и каменистые пустоши, мертвые с виду деревья — и так до самого подрагивающего от жары горизонта. Вскоре мы въехали на окраины некрополя инопланетян. Города Мертвых.

Могильников поначалу видно было немного, да и те казались скоплениями глыб и грудами камней. Покосившиеся, полузасыпанные песком, заросшие кольцами колючих кустов. Затем протянулся ряд квадратных, сложенных из глыб плосковерхих гробниц размером с дом на земном ранчо, и я заметил руины Строительного Конструктора, подобно мыльным пузырям протянувшиеся к вершине невысокого гребня.

Рейчел указывала на гробницы, как бы сложенные из обломков колонн, на лабиринты, окружавшие входы в подземелья, и все нянчилась со своим черным камнем, поглаживая его, словно младенца. Я сидел за рулем, ощущая приятную усталость, и был готов буквально ко всему.

Солнце садилось. Впереди замаячили искорки электрического света. Небольшой поселок посреди пустыни, на перекрестке дорог. Уголок Джо. Мы въехали на стоянку мотеля, называвшегося «Вперед, на запад!», взяли ключ у администраторши-индианки, вместе полезли под душ, неспешно и всласть возлегли на королевской ширины кровати под включенный телевизор. Местные новости чередовались с земными. Рейчел из-под меня поглядывала на экран, а когда мы кончили, продолжала смотреть, привалившись спиной к мягкой спинке кровати, голая, вспотевшая и лохматая. Тот черный камень лежал на ночном столике.

Кража и двойное убийство в музее уже сползли в самый подвал новостей. О костре, устроенном нами на стоянке для отдыха, также не было сказано ни слова, и когда она вышла в сеть с айфона, там тоже не нашлось ничего опасного.

— Вроде бы погони нет, — проговорил я.

— Пока нет, — ответила Рейчел и начала одеваться.

Я спросил, куда она собралась.

— Сперва пицца. Потом видно будет.

Камень она прихватила с собой, отяготив переброшенную через плечо сумку. Пистолет лежал там же. Свой я засунул за брючный ремень, прикрыв свитером. Так делают в кино.

Как пара приличных клиентов, мы расплатились за пиццу в подъездном окошке киоска в виде летающей тарелки, и Рейчел повезла меня на окраину городка, на холм, возвышавшийся над Городом Мертвых. Небо уже было усыпано звездами, на фоне которых на северо-