кресле в ее кабинете, Леонард не смущался своей ученой манеры говорить. Однако его сознание не переставало анализировать игру, ход за ходом. Чтобы его выписали из больницы, Леонард дал ясно понять, что о самоубийстве он не помышляет. Тем не менее он знал, что доктор Шью выискивает любые попытки скрыть суицидальное мышление (поскольку те, кто помышлял о самоубийстве, были прекрасными тактиками и, когда появлялась возможность, добивались желаемого). Следовательно,
Часы посещений не приносили облегчения. Приходившие друзья подразделялись на две категории. Среди них были душевные, главным образом девушки, которые обращались с Леонардом опасливо, будто он может сломаться, и были балагуры, главным образом парни, которые считали, что помочь ему можно, лишь смеясь над посещениями больницы в целом. Джерри Хайдман принес ему слащавую открытку с пожеланиями выздоровления, Рон Лутц — гелиевый шарик с веселой рожицей. Из разговоров с друзьями Леонард постепенно понял, что для них депрессия — нечто вроде того, когда говорят «я в депрессии». Они считали, что это примерно как плохое настроение, только хуже. Поэтому они старались помочь ему выйти из этого состояния одним махом. Приносили ему шоколадки. Уговаривали вспоминать обо всем хорошем, что есть в жизни.
Родители, как водится, не прилетели его навестить — ни один из них. Фрэнк позвонил один раз, узнав номер от Джанет. Во время недолгого разговора (к общественному телефону стояла очередь из пациентов) Фрэнк трижды — в разные моменты — велел Леонарду «держаться». Он пригласил его в Брюссель, когда ему станет лучше. Фрэнк уже подумывал о том, чтобы переехать в Амстердам и поселиться на лодке. «Давай приезжай, можно будет поплавать на лодке по каналам», — сказал он и вскоре повесил трубку. Рита, сославшись на грыжу межпозвоночного диска (он впервые об этом слышал), сказала, что не может никуда ездить. Правда, она поговорила с доктором Шью и как-то вечером позвонила Леонарду по телефону, на пост медсестры. Время было позднее, часов десять, но сестра разрешила Леонарду подойти.
— Алло?
— Что мне с тобой делать, Леонард? Ну что? Вот ты мне скажи.
— Мам, я в больнице. В психотделении.
— Да знаю я, господи, знаю, потому и звоню. Врач говорит, ты перестал принимать лекарства.
Леонард промолчал в знак согласия.
— Что с тобой такое, Леонард? — продолжала Рита.
Он почувствовал вспышку гнева. На секунду ему показалось, что он вернулся в прежние времена.
— Что со мной? Давай-ка посмотрим что. Прежде всего, родители у меня алкоголики. Одна, вероятно, сама страдает маниакальной депрессией, только без справки от врача. Это состояние передалось мне от нее. Мы оба страдаем этой болезнью в одной и той же форме. У нас эти процессы проходят медленно. Не так, чтобы за несколько часов из хорошего состояния перейти в плохое. Мания или депрессия у нас наступает длинными волнами. Моему мозгу не хватает химических веществ — нейротрансмиттеров, которые необходимы для регуляции настроения, а иногда их вырабатывается слишком много. Биологические проблемы у меня связаны с генами, а психологические — с родителями. Вот что со мной такое, мам.
— А ты все так же ведешь себя, как большой ребенок, стоит тебе заболеть, — сказала Рита. — Я помню, как ты все время ныл и ныл при любой простуде.
— Это не простуда.
— Знаю, что не простуда. — Голос Риты впервые прозвучал пристыженно и озабоченно. — Это серьезно. Я говорила с врачом. Я за тебя переживаю.
— Что-то не похоже.
— Нет, правда, правда. Но послушай, Леонард, дорогой. Ты же теперь взрослый человек. Раньше, когда такое случалось, когда мне сообщали, что ты в больнице, я сразу все бросала и мчалась к тебе. Разве нет? Но что же мне теперь, всю жизнь так — все бросать и мчаться каждый раз, когда ты забудешь лекарство принять? Ты же сам понимаешь, все дело в этом. В твоей забывчивости.
— Я заболел до того, — сказал Леонард. — Потому и перестал принимать литий.
— Но это же глупо. Принимал бы лекарство, так и не заболел бы. Так, Леонард, дорогой мой, послушай. Ты теперь уже не на моей страховке. Понимаешь? Когда тебе исполнился двадцать один год, тебя вычеркнули. Но ты не волнуйся. Я заплачу за больницу. На этот раз заплачу, хотя денег у меня негусто. Ты думаешь, от отца дождешься помощи? Нет. Я заплачу. Но когда выпишешься, обязательно оформи себе страховку.
Услышав это, Леонард почувствовал прилив тревоги. Он сжал трубку, в глазах у него потемнело.
— Мам, откуда я ее возьму, страховку?
— Что значит — откуда? Закончишь университет, пойдешь и устроишься на работу, как все.
— Да не закончу я! — воскликнул Леонард. — У меня три незачета!
— Значит, сдай и получи зачеты. Пора тебе самому заботиться о себе, Леонард. Ты меня слышал? Ты уже взрослый, я это делать не могу. Принимай лекарство, чтобы больше такого не было.
Вместо того чтобы самой приехать в Провиденс, она отправила к нему сестру. Джанет приехала на выходные, прилетела из Сан-Франциско, где устроилась на работу в «Гампс», специалистом по маркетингу. Она жила с каким-то парнем старше ее, разведенным, у которого был дом в Саусалито. Упомянула о дне рождения, на который не пошла, и о своем требовательном начальнике — тем самым дала Леонарду понять, на какие жертвы она готова ради того, чтобы приехать и подержать его за руку. Джанет, по- видимому, искренне считала, что ее проблемы важнее того, с чем приходится сталкиваться Леонарду. «Я бы тоже могла впасть в депрессию, если бы распустилась, — говорила она. — Но я не распускаюсь». Некоторые из пациентов в общей комнате заметно напугали ее, и она то и дело смотрела на часы. Когда в воскресенье она наконец уехала, он испытал облегчение.
К тому времени начались выпускные экзамены. Поток посетителей иссяк — теперь к Леонарду приходили один-два человека в день. Теперь он жил ради перекуров. После обеда и вечером старшая сестра раздавала сигареты и другие табачные изделия. Жевать табак не разрешалось, поэтому Леонард брал то, что нравилось другим парням его возраста, Джеймсу и Морису, — эти тонкие небольшие влажные сигары, которые назывались «Бэквудс» и были упакованы в кисет из фольги. В сопровождении либо Венди Нойман, либо охранника они все вместе спускались на первый этаж больницы. На площадке с черным покрытием они передавали по кругу единственную зажигалку и запаливали свое курево. «Бэквудс» были сладкие на вкус и хорошо вставляли. Леонард попыхивал вовсю, прохаживаясь взад-вперед и глядя на небо. Он казался себе Любителем птиц из Алькатраса, только без птиц. Дни шли, и он чувствовал себя заметно лучше. Доктор Шью приписывала это улучшение тому, что начал действовать литий. Но Леонард считал, что тут в большой степени помогли старый добрый никотин, выходы на воздух и наблюдение за одиноким облачком, проплывавшим по небу. Иногда он слышал, как гудят машины или кричат дети, а однажды ему показалось, что на бейсбольной площадке неподалеку кто-то прямой подачей аккуратно вколотил мяч, — звук, который его мгновенно успокоил, крепкое «тук» от удара дерева по коже. Леонард вспомнил, каково было играть за «Малую лигу», какое чувство вызывала идеальная подача. Так началось его выздоровление. Просто суметь вспомнить, что когда-то давным-давно счастье было таким вот простым.
А потом в комнате для посетителей появилась Мадлен, пропустив выпускную церемонию, и Леонарду хватило одного взгляда на нее, чтобы понять, что он снова хочет жить.
Существовала только одна проблема. Его не выписывали. Доктор Шью продолжала перестраховываться, откладывать день выписки. Так что Леонард по-прежнему посещал групповые сеансы,
