имей своего мужа. Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться.
Женщина, которая дала ему карманную книжечку, вложила туда свою карточку с афинским номером телефона. Звали ее Дженис П.
Наверное, через плечо читала, решил Митчелл.
Близилась зима. Из Коринфа они поехали на мини-автобусе на юг, в сторону Мани, остановились на ночь в горной деревушке Андрицена. Температура была бодрящая, воздух пах сосной, местная рецина имела неприлично розовый цвет. Единственная комната, которую они смогли найти, находилась над таверной. Там не было отопления. С севера надвигались грозовые облака. Ларри забрался в одну из постелей, жалуясь на холод. Митчелл не стал снимать свитер. Убедившись, что Ларри спит, он вынул письмо Мадлен и начал читать его при слабом красном свете ночника на тумбочке.
К его удивлению, само письмо было не напечатано, а написано от руки, крохотным почерком Мадлен. (Внешне она, может, и казалась обычной, но стоило увидеть ее почерк, как становилось ясно, что внутри она устроена восхитительно сложным образом.)
31 августа 1982 г.
Дорогой Митчелл!
Пишу в поезде, в том же, которым мы с тобой ехали в Приттибрук на День благодарения, тогда, на втором курсе. Тогда было холоднее, деревья стояли голые, а у меня волосы были покрашены «перышками» (если помнишь, тогда еще стояли семидесятые). Но ты, по-моему, не возражал.
Никогда не говорила тебе этого прежде, но в тот день я всю дорогу в поезде думала о том, чтобы переспать с тобой. Прежде всего, я видела, что тебе этого хочется, и очень сильно. Я знала, что тебе будет хорошо, и хотела, чтобы тебе было хорошо. Кроме того, мне пришло в голову, что это будет полезно и для меня. К тому времени я успела переспать только с одним парнем. Я переживала, что девственность — это вроде того, что бывает, когда прокалываешь уши. Если не носить серьгу, дырка может зарасти. В общем, оказавшись в университете, я была готова вести себя бесстрастно и подло, как парень. А тут появился ты, эта маленькая возможность.
И потом, конечно, ты все выходные был сокрушительно очарователен. Мои родители полюбили тебя, сестра начала с тобой заигрывать — и во мне проснулись собственнические чувства. В конце концов, ты был мой гость. Поэтому однажды вечером я поднялась в мансарду и села на твою постель. А ты не сделал ровным счетом ничего. Где-то через полчаса я вернулась вниз. Поначалу я просто чувствовала себя оскорбленной. Но через некоторое время рассвирепела. Я решила, что ты недостаточно мужественен для меня и т. д. Поклялась никогда не спать с тобою, никогда в жизни, даже если бы ты захотел. Потом, на следующий день, мы поехали на поезде обратно в Провиденс и всю дорогу смеялись. Я поняла, что так гораздо лучше. Единственный раз в жизни мне захотелось иметь друга — не подружку, не парня. Не считая нашей недавней размолвки, ты был мне именно таким другом. Я знаю, что тебе это счастья не принесло. Но мне было невероятно хорошо, и я всегда думала, что и ты в глубине души испытывал нечто похожее.
Второй курс давно позади. На дворе восьмидесятые. Деревья вдоль Гудзона стоят покрытые густой зеленью, а я чувствую себя на сто лет старше. Ты, Митчелл, уже не тот парень, с которым я ехала в этом поезде. Теперь мне не надо тебя жалеть, не надо спать с тобой из симпатии или сочувствия. Ты сам способен за себя постоять и добиться многого. По сути, теперь мне надо тебя опасаться. Прошлой ночью ты вел себя довольно агрессивно. Ты был, как сказала бы, возможно, Джейн Остин, «докучлив». Я велела тебе не целовать меня, но тебя было не остановить. И хотя, когда ты разошелся, я не то чтобы жаловалась (выпила лишнего!), сегодня утром я проснулась у Келли в таких растрепанных чувствах, такая виноватая, что решила: я сейчас же должна тебе написать.
(Поезд трясется. Надеюсь, пишу разборчиво.)
Митчелл, у меня есть парень. У меня с ним все серьезно. Прошлой ночью я не хотела о нем говорить, потому что ты обычно злишься в таких случаях, а кроме того, честно говоря, я приехала в город, чтобы на несколько дней забыть о нем. В последнее время у нас с Леонардом не все идет гладко. Не могу углубляться в причины. Но ситуация тяжелая — для него, для меня и для наших отношений. Как бы то ни было, если бы я не была в таком состоянии, я не стала бы столько пить прошлой ночью и не стала бы в довершение всего целоваться с тобой. Я не к тому, что мне бы этого не захотелось. Просто не стала бы этого делать.
Правда, странное дело: вот сейчас, в этот момент, какая-то частичка меня хочет сойти с поезда на следующей станции, вернуться в Нью-Йорк и разыскать тебя. Но теперь уже слишком поздно. Твой самолет, наверное, уже в воздухе. Ты летишь в Индию.
И это хорошо. Потому что у нас ничего не вышло! Ты не стал для меня таким другом — не подружка, не парень. Ты стал просто очередным докучливым ухажером. Поэтому я пишу это письмо, чтобы заранее порвать с тобой. Наши отношения никогда не вписывались в четкие категории, так что, наверное, не страшно, если то же самое произойдет с этим письмом.
Дорогой Митчелл!
Я больше не хочу с тобой встречаться (хотя мы и не встречались).
Я хочу начать встречаться с другими людьми (хотя уже встречаюсь с одним человеком).
Мне необходимо какое-то время посвятить себе (хотя ты не отнимал у меня время).
О’кей? Теперь до тебя доходит? Я в отчаянии. Я принимаю отчаянные меры.
Полагаю, мне будет тяжело потерять тебя — я привыкла, что в моей жизни есть ты. Но моя жизнь и мои отношения уже и так достаточно запутались без твоей помощи. Я хочу порвать с тобой, как бы трудно это ни было — и как бы глупо это ни прозвучало. Я всегда была нормальным человеком. А сейчас чувствую, что разваливаюсь на куски.
Желаю тебе отличного, поразительного, невероятного путешествия! Посмотри все места и достопримечательности, какие хотел, испытай все, чего ищешь. Может быть, когда-нибудь, на 50-летии нашего выпуска, ты увидишь морщинистую старуху, подходящую к тебе с улыбкой, и это окажусь я. Может быть, тогда ты сможешь рассказать мне обо всем том, что повидал в Индии.
Счастливо,
PS 27 сентября.
Ношу это письмо с собой почти месяц, размышляю, отправлять или нет. И все никак не отправлю. Сейчас я на Кейп-Коде, вокруг сплошные биологи, не знаю, выживу ли.
PPS 6 октября.
Только что говорила по телефону с твоей матерью. Я сообразила, что у меня не было твоего адреса. Твоя мать сказала, что ты «в разъездах» и связаться с тобой нельзя, но что рано или поздно ты придешь забрать свою почту в «Ам-экс» в Афинах. Она дала мне адрес. Кстати, тебе следует позвонить родителям. Твоя мать, похоже, волнуется.
О’кей. Отправляю.
Где-то над крышей таверны, в черном греческом небе, сшиблись два грозовых фронта, и на деревушку хлынули потоки дождя, горбатые улицы превратились в водопады. Спустя пять минут, когда Митчелл читал письмо по второму разу, выключилось электричество.
Он лежал в темноте без сна, пытаясь оценить положение дел. Он понимал, что письмо Мадлен — документ сокрушительный. И он был должным образом сокрушен. С другой стороны, Мадлен так долго отказывала Митчеллу, что ее отповеди стали походить на шаблонный текст, который он пробегал взглядом в поисках возможных зацепок или спрятанных оговорок, которые по-настоящему важны. С этой точки
