подстриженная под Жанну д’Арк. Когда Митчелл взглянул на нее, она совершила нечто поразительное — оглянулась в ответ. В ее взгляде сквозило нечто откровенно-сексуальное. Дело не в том, что она непременно хотела заняться с ним сексом. Просто этим вечером в конце лета ей приятно было подтвердить, что он — мужчина, а она — женщина, и если она кажется ему привлекательной, то в этом нет ничего плохого. Американские девушки на Митчелла так еще ни разу не смотрели.

Дини оказался прав: Европа — хорошее место.

Митчелл не сводил с незнакомки глаз, пока та не скрылась из виду. Когда он снова повернулся к столу, Клер смотрела на него и качала головой.

— Глаза сломаешь, — сказала она.

— Что?

— Пока мы сюда шли, ты каждую женщину, идущую в одиночку, разглядывал.

— Неправда.

— Правда.

— За границу приехал. — Митчелл попытался обратить разговор в шутку. — У меня антропологический интерес.

— Значит, женщины тебе представляются племенем, которое надо изучать?

— Ну все, Митчелл, ты влип, — сказал Ларри.

Было ясно, что помощи от него ждать нечего.

Клер смотрела на Митчелла с нескрываемым презрением:

— Ты всегда смотришь на женщин как на предметы или только когда по Европе путешествуешь?

— Просто смотрю на женщин, и все. Вовсе не как на предметы.

— А как на что же тогда?

— Просто так смотрю.

— Потому что хочешь затащить их в постель.

В общем-то, так оно и было. Внезапно под обличающим взглядом Клер Митчеллу сделалось стыдно за себя. Он хотел, чтобы женщины любили его — все женщины, начиная с матери и так далее. Поэтому стоило любой женщине разозлиться на него, как он ощущал свалившееся на него материнское осуждение, словно нашаливший мальчик.

Устыдившись, Митчелл снова повел себя как типичный парень. Он перестал разговаривать. После того как им принесли заказанные еду и вино, он принялся сосредоточенно есть и пить, почти ничего не говоря. Клер и Ларри, казалось, забыли о его присутствии. Они болтали и смеялись. Кормили друг друга, каждый из своей тарелки.

На улице толпа все росла. Митчелл изо всех сил старался не таращиться в окно, но вдруг его взгляд упал на женщину в обтягивающем платье и черных сапогах.

— О господи! — вскрикнула Клер. — Опять он за свое!

— Да я просто в окно посмотрел!

— Нет, ты скоро точно глаза сломаешь!

— Что же мне теперь — совсем их завязать?

Но Клер уже вошла во вкус. Победа над Митчеллом, еще более эффектная в силу его неловкости, привела ее в экстаз. Щеки ее горели от удовольствия.

— Твой друг меня не переваривает, — сказала она, уткнувшись головой в плечо Ларри.

Ларри посмотрел Митчеллу в глаза; взгляд его был не лишен сочувствия. Он обнял Клер.

Митчелл не обиделся на него — на месте Ларри он поступил бы точно так же.

Дождавшись конца ужина, Митчелл извинился и встал, сказав, что ему хочется немного прогуляться.

— Не сердись на меня! — упрашивала Клер. — Смотри на женщин сколько хочешь. Я ни слова не скажу — обещаю.

— Да нет, все нормально, — ответил Митчелл. — Я пошел к себе в отель.

— Приходи завтра утром к Клер, — попытался сгладить конфликт Ларри. — Вместе в Лувр сходим.

Поначалу Митчелл несся вперед, подталкиваемый одной лишь яростью. Клер была не первой студенткой, указавшей ему на его сексистское поведение. Подобное происходило уже не первый год. Митчелл всегда считал, что настоящие отрицательные герои — ровесники его отца. Эти старые пердуны, ни разу в жизни не вымывшие ни одной тарелки, не сложившие ни пары носков, — они были истинными врагами феминисток. Однако атака на них оказалась лишь первым шагом. Теперь, в восьмидесятые, споры о равном разделении домашних дел или несправедливость, кроющаяся в открывании двери «для дамы», — все это были старые песни. Движение стало менее прагматичным, более теоретическим. Подавление женщин со стороны мужчин состояло не просто в тех или иных действиях, но включало в себя целую систему видения и мышления. Университетские феминистки потешались над небоскребами, называя их фаллическими символами. То же самое они говорили о космических кораблях, хотя, если задуматься на секунду, их форма была продиктована не фаллоцентризмом, а аэродинамикой. Интересно, долетел бы до Луны «Аполлон-11» в форме влагалища? Пенис образовался в процессе эволюции — конструкция, полезная для достижения определенных целей. И если она действует как в случае опыления у цветов, так и в случае осеменения у хомо сапиенс, то кто в этом виноват? Разве что биология. Но нет же — все большое или величественное по замыслу, любой длинный роман, монументальная скульптура или высокое здание превращались в глазах «женщин» — знакомых Митчелла по университету в проявления мужской неуверенности по части размеров собственного пениса. Еще девушки постоянно твердили про «мужскую солидарность». Стоило собраться парням, хотя бы вдвоем, чтобы хорошо провести время, как находились девушки, которые видели в этом нечто патологическое. Хотелось бы мне знать, думал Митчелл, что такого замечательного в женской дружбе? Может, и тут не помешало бы немного женской солидарности.

Кипя от этих мыслей и бормоча себе под нос, Митчелл не заметил, как оказался у Сены. Он пошел на тот берег по мосту Понт-Неф. Зашло солнце, включились фонари. Посередине моста, на скамейке в одном из полукруглых выступов, собралась группа подростков. Парень с лохматой, как у Жан-Люка Понти, головой бренчал на акустической гитаре, а его друзья слушали, курили и передавали по кругу бутылку вина.

Митчелл понаблюдал за ними, проходя мимо. Даже в бытность свою подростком он не был таким.

Пройдя еще немного, он облокотился на перила и уставился вниз, на темную воду. Гнев его утих, уступив место общему недовольству собой.

Наверное, так и есть — он смотрит на женщин как на предметы. Он ведь все время о них думает. Часто глядит на них. И разве это думание и разглядывание не включает в себя их груди, губы и ноги? Люди женского пола были предметом пристальнейшего интереса и изучения со стороны Митчелла. И все-таки он считал, что такое слово, как «объективизация», не охватывает всех тех чувств, которые вызывали у него эти привлекательные — и притом умные! — существа. При виде красивой девушки Митчелл ощущал скорее нечто такое, что бывает в древнегреческих мифах, когда от красоты человек превращается в дерево, прирастает к месту — навсегда, от одного лишь желания. Нет, так, как относился Митчелл к девушкам, к предметам относиться было невозможно.

Excusez-moi[22] — к женщинам.

Было и еще одно очко в пользу Клер. Все время, пока она обвиняла Митчелла в том, что он смотрит на женщин как на предметы, он потихоньку смотрел на нее как на предмет! У нее была такая замечательная задница! Такая круглая, идеальная, живая. Каждый раз, когда ему удавалось украдкой взглянуть на нее, у Митчелла возникало странное чувство, будто та смотрит на него в ответ, будто задница Клер не во всем разделяет феминистические убеждения своей хозяйки и вполне довольна тем, что ею восхищаются, — иными словами, будто задница Клер обладает независимым сознанием. Плюс к тому Клер была подружкой его лучшего друга. Она была недосягаема. Это жутко увеличивало ее привлекательность.

Под мостом прошел туристический катер, сияющий огнями.

Чем больше Митчелл читал о религиях, о религиях мира вообще и о христианстве в частности, тем больше он понимал, что все мистики говорят одно и то же. Просвещение — продукт угасшего желания. Желание не приносит полного удовлетворения — только частичное, до тех пор, пока не придет черед