магазин, показывали дворникам, те, естественно, не опознали его, поскольку он не был связан с типографией, но на допросах постоянно всплывает, что техникой МК, в том числе и типографией, руководил и руководит Осип, известный в полиции под своей собственной фамилией. В самом конце года на явке у секретаря МК Марка (в то время еще не арестованного) Осип встретился с Леонидом Вельским, членом МК, только что выпущенным из тюрьмы. Тоже прелюбопытные вещи порассказал Вельский! Оказывается, и ему в охранке называли многие клички Осипа и опять — настоящую его фамилию. Что за наваждение? Осип и сам почти забыл, что от рождения — Таршис, ибо, считай, с 1902 года, добрых вот уже шесть лет, никто и никогда так не обращался к нему, а вот охранка помнит и о сегодняшних его делах изрядно осведомлена; беда, да и только. Такой интерес к его персоне лишь тем и объяснить можно, что он давно висит на крючке, осталось только подсечь рыбку.

К тому, похоже, и шло. Слишком часто обнаруживал за собою слежку, чтобы можно было посчитать это случайностью.

Как-то, едва вышел со своей явки в Стрелецком переулке, сразу попал в окружение нескольких филеров. По Сретенке, счастливый случай, как раз промчался с громом и грохотом трамвай, в Москве новинка, и Осип, еще в Берлине приобретший этот опыт, на полном ходу вскочил в него, заставив филеров бежать вдогонку за электрической машиной, которая худо-бедно, а все же вдвое, нежели они, быстрее мчит…

В другой раз шпик привязался на Долгоруковской. Осип довел его до Малой Дмитровки и здесь, на Садовой-Каретной, вместе с ним дождался конки (от Смоленского бульвара до Сухаревки еще бегала конка), одновременно и внутрь поднялись, а через минуту, на углу Лихова переулка, Осип соскочил, опять на ходу, и забежал в один хорошо известный ему двор, из которого был проход на Малый Каретный; в лабиринте, образованном сараями, поленницами и зловонными помойками, мудрено было шпику догнать его.

Столько времени стало необходимо гробить на всяческие меры предосторожности, прежде чем повидаешься с кем-нибудь по делу, — свихнуться можно было. С некоторых пор Осип предпочитал не пользоваться явочными квартирами — встречался с товарищами на улицах, и то преимущественно ночью. С нервами явно нехорошо было, что называется, на пределе. Чуть не в каждом встречном видел шпика — мнительность, сам понимал, чрезмерная, почти болезненная, но ничего не мог с собой поделать. Дошел до такого состояния, что как-то посреди ночи, услыхав громкие голоса, вскочил с постели и, в ожидании неминучего обыска, принялся уничтожать разные записки. Долго пришлось ждать. Наконец, совершенно измучившись неизвестностью, не выдержал, сам открыл дверь, вышел на лестницу. Тут-то и выяснилось — подгулявшая компания ждет, пока дворник соизволит прочухаться от сна и открыть парадную дверь; только и всего.

После этого случая Осип понял: ему необходимо, и не особенно откладывая это, исчезнуть из Москвы. И потому, что ареста ему, похоже, не избежать, вопрос времени — дней, может быть и часов: со всех сторон, как волк, обложен. И потому, что при появившейся у него и с каждым днем прогрессирующей шпикомании он все равно фактически уже не работник. И, еще можно сказать, потому, что при той смертельной усталости, которую он временами ощущал в себе, уже не всегда можно верить себе: слабеет инстинкт самосохранения, тупое безразличие побеждает осторожность, начинаешь думать: а, будь что будет, лишь бы развязка поскорей… В такие моменты, хорошо знал, следует переменить «климат»: и ему польза будет, и делу…

После ареста в январе Марка секретарем МК стал Андрей Кулеша, приехавший из Питера. Человек он был для Осипа неизвестный, и Осип опасался, что тот неверно поймет его. Так оно и случилось: Кулеша не согласился с ним. Добро бы еще просто не согласился, а то мораль ведь принялся читать — говорить в данном случае едва ли уместные слова о высоком долге революционера, который всего себя должен отдавать партийному делу, даже если ему грозит тюрьма. Осип с полным правом мог сказать ему в ответ, что никакой доблести в том, чтобы попасть в тюрьму, лично он не видит, потому что подпольщик лишь на воле способен приносить пользу. Но ввязываться в дискуссию не стал. Получилось бы, что он и правда о себе лишь хлопочет. Ладно, решил он, пусть будет как будет… в этой его покорности, впрочем, тоже опасная усталость проявлялась…

Но события повернулись по-иному. Через несколько дней на Божедомке, где была главная явка Осипа, он среди прочих ожидавших его людей застал разъездного агента ЦК Сергея Моисеева — товарищ Зефир, так называли его в партии. У Зефира было какое-то неотложное дело, но Осип, заметив слежку за домом, дал посланцу ЦК другой адрес, назначив встречу с ним на поздний вечер. Весь день Осип потратил на то, чтобы уйти от слежки, однако полной уверенности, что это удалось, не было, поэтому, чтобы не навести шпиков на след Зефира, он предпочел сорвать встречу. Так им и не пришлось повидаться ни в этот день, ни на следующий. А потом, сколько-то спустя, Кулеша, новый секретарь, сообщил, что Зефир передал Осипу предложение ЦК немедленно выехать в Женеву — в распоряжение Заграничного бюро. Осип остро взглянул на него: предложение, мол, предложением, а ты-то как, секретарь? Кулеша отлично, должно быть, понял его и, улыбкой дав понять, что не забыл давешний разговор, когда он не счел возможным отпустить Осипа из Москвы, сказал:

— Давай-ка вместе подумаем, кто останется вместо тебя…

Да, так все и было. Выехав из Москвы в середине марта 1908 года, Осип лишь в ноябре попал в Женеву: труден и извилист был путь туда…

Потом, много спустя, когда эти месяцы скитаний и мытарств остались позади, он поддался однажды на уговоры Крупской и в кругу самых близких людей (Ленин был, и Дубровинский, и Виктор Таратута, бывший тогда секретарем Заграничного бюро ЦК) рассказал о своих приключениях, так надолго задержавших его в России, но рассказывал обо всем этом — во многом неожиданно для самого себя — в каком-то полушутливом тоне, выставляя на первый план комические стороны, так что весь его рассказ можно было б озаглавить на старинный лад: «Забавные приключения одного достославного русского революциониста, который…» и дальше в подобном духе. Однако он не пожалел, что рассказ такой вот получился — легкий: смешны люди, очень уж серьезно относящиеся к перипетиям драгоценной своей жизни, нет, нет, господа, глупо это и пошло, тут один лишь достойный выход — хорошая порция самоиронии… К тому же те, кого он посвящал в свою трагикомическую одиссею, и сами распрекрасно знают, почем фунт российского лиха.

За границу можно было попасть либо легально (при наличии необходимых документов), либо тайком, на брюхе, при помощи надежных людей. Надлежащего паспорта у Осипа не было, связи на границе для нелегального перехода тоже не были им еще получены, ну а поскольку в Москве земля горела под ногами, Осип счел за благо поскорей покинуть ее. Направился в Пензу, где после Одессы обосновалось милое семейство Итиных: освободиться от шпиков, в славном дружеском доме отогреться. Три недели пробыл в Пензе; в ожидании письма из Женевы с указанием места и способа перехода границы сознательно не объявлялся в местной организации, но, как ни оберегался, полиция каким-то непостижимым образом все же напала на его след.