А в конце все эти два года будут начисто стерты из его памяти. Он долго не мог согласиться с этим пунктом контракта, но в конце концов махнул рукой.

Дженнингс оторвался от воспоминаний и посмотрел в окно. Три пэбэшника все еще спорили, решая судьбу упрямого задержанного. Он оказался в безвыходном положении, не мог ни ответить на их вопросы, ни доказать им, что именно не может, а не упирается. Они не поверят никаким разговорам про стертую память и попросту возьмут его в обработку, а кто же не знает, как это у них делается. В конечном итоге они ему поверят, жаль только, что к тому времени… Дженнингс зябко поежился. Надо бежать, но как, как? Он осторожно подергал дверцу. Заперта. Кто бы сомневался. Как-то ему довелось поучаствовать в конструировании одной из моделей магнитного замка, и потому он четко знал, что без ключа эту штуку не откроешь. Можно бы, конечно, коротнуть запирающий механизм, да чем тут его коротнешь?

Дженнингс безнадежно огляделся по сторонам. Если закоротить — то есть фактически выжечь — замок, появится пусть крошечный, но все же шанс уйти от этих бирюзовых красавцев. А стрелять в такой, как сейчас, толкучке, на это даже у пэбэшников духу не хватит. Нужно только затесаться в эту самую толкучку.

Полицейские что-то там решили. Один из них направился в отделение, двое других неспешно пошли к патрульной машине. Через несколько секунд они будут здесь, и тогда — все. Дженнингс сунул руку в карман и выгреб оттуда ключ, половинку покерной фишки, колечко проволоки… Проволока!

Тонкая, не толще волоса. Изолированная? Похоже, что нет.

Дженнингс встал на колени и пробежался пальцами по поверхности дверцы. По самому краю замка тянулась еле ощутимая бороздка, бритвенно тонкий зазор между замком и постановочным гнездом. Аккуратно, стараясь не делать резких движений, он ввел в зазор кончик упругой проволоки. Она вошла туда примерно на дюйм. Затаив дыхание, Дженнингс передвинул проволоку вдоль зазора, слегка ее покрутил. Контакт должен быть где-то…

Вспышка!

Не обращая внимания на плывущие перед глазами круги, он налег плечом, и дверца распахнулась, над оплавленным замком вились струйки дыма. Скорее, скорее, стучало в его голове. Скорее. Он кубарем выкатился чуть не под колеса несущихся по улице машин и мгновенно встал на ноги. Под истерический рев автомобильных сигналов он проскочил прямо перед носом тяжелого грузовика, едва не попал под колеса крошечной одноместной машины и оказался на разделительной полосе. В спешащей по тротуару толпе мелькнули растерянные лица двоих пэбэшников.

В потоке машин показалась громоздкая туша автобуса, под завязку набитого возвращающимися с работы клерками. Дженнингс уцепился за задний поручень и вскочил на подножку. Со всех сторон разворачивались на него бледные луны изумленных лиц. Раздраженно жужжа, по проходу подкатил робот- кондуктор.

— Сэр, — начал идиотский механизм, — правилами не разрешается…

Автобус начал замедлять ход.

— Сейчас, сейчас, — бросил Дженнингс; неожиданное открытие наполнило его бурным, брызжущим через край ликованием, хотя еще секунду назад будущее виделось ему в самом черном свете.

Два года жизни выкинуты псу под хвост. Полиция безопасности полна решимости узнать от него то, чего он и сам не знает. Абсолютно безнадежная ситуация! И вдруг в этой кромешной тьме забрезжил свет.

Он небрежно сунул руку в карман, достал автобусный жетон и затолкнул его в прорезь на железной груди кондуктора.

— Порядок?

Автобус вздрогнул и начал снова набирать ход. Кондуктор равнодушно отвернулся, раздраженное жужжание стихло, да и окружающие, похоже, утратили к странновато ведущему себя человеку всякий интерес. Все было О’КЕЙ!

Дженнингс торжествующе улыбнулся, протиснулся мимо сгрудившихся у выхода пассажиров, нашел свободное место и сел. Чтобы спокойно подумать. А подумать было о чем. Мысли метались в его голове, как рыбы в тесном аквариуме.

Автобус плыл, чуть покачиваясь, в бесконечном потоке легковушек, грузовиков, других автобусов. Дженнингс не смотрел в окно, не видел сидящих и стоящих вокруг людей. Было ясно как дважды два, что можно выкинуть из головы все прежние подозрения. Никто и не думал его обманывать. Выбор был сделан им самим — и весьма разумно. Удивительно, конечно, что он предпочел горстку хлама пятидесяти тысячам кредитов, но во сто раз удивительнее, что этот хлам оказался ценнее любых денег. Кусок проволоки и автобусный жетон спасли его из цепких лап полиции безопасности, а это услуга воистину бесценная. В мрачных недрах этой организации ему не помогли бы никакие деньги. А ведь пять предметов еще остались. Для чего они? Скорее всего, будущая роль каждого из них окажется ничуть не менее важной.

Но остается загадка: откуда его недавнее, стертое из памяти «я» знало, что когда-то в будущем автобусный жетон и кусок проволоки смогут спасти ему жизнь? А ведь он прошлый это конечно же знал. Знал наперед. Откуда? А остальные предметы? Они что, тоже будут вытаскивать его из всяких передряг? Или их роль будет какой-то иной?

Он прошедших двух лет знал вещи, и по сю пору неизвестные ему теперешнему, вещи, канувшие в безвестность, когда подручные Ретрика стирали часть его памяти. Стирали, как ненужную информацию из банка данных вычислительной машины. Стирали начисто. От этих двух лет не осталось ровно ничего. Нет, не «ровно», а ничего, кроме этих семи «бобовых зернышек», пять из которых все еще лежат у него в кармане.

И все же главная проблема сейчас не в этом, она не лежит в области туманных догадок, а вполне конкретна. Вот сейчас, в эту самую секунду, пэбэшники землю носом роют, стараясь его найти. У них есть его имя и описание внешности. О возвращении в свою квартиру и думать нельзя — даже если она сохранилась, эта самая квартира. А что тогда? Гостиницы? ПБ прочесывает их на регулярной основе. Друзья? Это значило бы поставить их под удар, ПБ все равно его найдет рано или поздно, не на квартире друга, так на улице, или в кафе, или в кинотеатре, или в какой-нибудь ночлежке. У них, у пэбэшников, везде глаза и уши.

Везде? Ну, не то чтобы совсем уж везде. В отличие от каждого, отдельно взятого человека, бизнес не был беззащитным. Большие экономические силы сумели сохранить свою свободу, хотя практически все остальное подпало под власть правительства. Законы, переставшие защищать личность, все еще стояли на страже собственности и бизнеса. ПБ могла арестовать любого человека, однако корпорации все еще были ей не подвластны. Странным образом в середине двадцатого века возродился древний институт святилища.

Бизнес, промышленность, корпорации могли не опасаться произвола, любые действия против них должны были осуществляться сугубо в рамках юридического процесса. ПБ относилась к «Ретрик констракшн» с величайшим подозрением, однако не могла ничего сделать, пока компания не попадется на какой-нибудь противозаконной деятельности. Вернувшись к Ретрику, попав на территорию его компании, Дженнингс будет в безопасности. Он мрачно усмехнулся. Современный храм, право святилища. Только теперь уже это противостояние правительства и бизнеса, а не государства и церкви, как когда-то. Такой тебе новый Нотр-Дам, место, недоступное для слуг закона.

Возьмет ли его Ретрик? Да, конечно — на тех же, что и раньше, условиях. Он же сам предлагал. Еще два года прочь из жизни, а потом — пожалуйте на улицу. Будет от этого какой-нибудь реальный толк? И тут Дженнингс снова подумал о пяти оставшихся подарках от своего прошлого, стертого из памяти «я». Конечно же, он считал, что они будут использованы. Нет, не нужно возвращаться к Ретрику, не нужно заключать новый контракт. Тот, прошлый Дженнингс имел в виду нечто другое, более долговременное. И кстати, компания «Ретрик констракшн» — что же такое они там конструируют? Что узнал он об их делах за эти два года? И почему они вызывают у ПБ такой интерес?

Дженнингс достал из кармана пять никчемных с виду, но очень, видимо, важных предметов и еще раз к ним присмотрелся. Полоска зеленой ткани. Кодовый ключ. Обрывок билета. Квитанция за сверток. Обломок покерной фишки. Хлам хламом, а поди ж ты — ценность.

И все это как-то завязано на «Ретрик констракшн».

Как ни крути, получалось, что все ответы коренятся в Ретрике, в его компании. А где она, эта