Регина повернула направо. Это было не совсем по пути, но она любила эту улочку с темными ручейками, домами, где деревянные лаги крепили стены домов; ей нравились эта весенняя теплая и влажная ночь и большая желтая луна, смеявшаяся в небе. Анни уже легла в ожидании, когда Регина заглянет к ней поцеловать на ночь; Фоска пишет; время от времени они поглядывают на часы, думая, что Регине пора вернуться из театра; но ей хотелось еще немного прогуляться по улицам, которые она любила, ведь наступит день, когда она уже не пройдет здесь.

Она вновь свернула направо. Столько мужчин, столько женщин так же жадно вдыхали эту нежность весенних ночей, а мир для них уже угас! — думала Регина. Существовал ли для них какой-либо способ избежать смерти? Нельзя ли было на время воскресить их? Я забыла свое имя, прошлое, свое лицо: для меня существуют лишь небо, влажный ветер и неуловимый привкус горечи в нежности этого вечера; это не я и не оно, это и то и другое.

Регина свернула налево. Вот она я. Вот луна в небе, но в каждом сердце она особенная, этого не передать. Фоска пойдет по улицам, думая обо мне, но это буду не я. О, отчего невозможно разбить эту прозрачную и твердую раковину, в которой замкнут каждый из нас?! Одна луна в одном сердце, но в каком? В сердце Фоски или в моем? Я больше не буду собой. Для того чтобы выиграть все, нужно все потерять. Кем установлен этот закон?

Войдя в подворотню, она пересекла двор старого дома. Окно Анни светилось, во всех прочих было темно. Разве Фоска уже заснул? Она быстро поднялась по лестнице и бесшумно повернула ключ в замке. Из-за двери комнаты Анни доносился смех: ее смех и смех Фоски. Кровь бросилась в лицо Регине, в горло вонзились когти: уже давно она не ощущала этой душераздирающей боли. На цыпочках она подошла к двери.

— И я каждый вечер отправлялась на галерку, — говорила Анни. — Мне была невыносима мысль, что она будет играть для других, а я ее не увижу.

Регина пожала плечами. Вот кривляка! — раздраженно подумала она. Она постучалась и толкнула дверь. Анни и Фоска сидели за столом, перед ними стояли тарелка блинов и бокалы с белым вином. На Анни было домашнее смородинно-черное платье и серьги, щеки ее раскраснелись от оживления. Это какая-то пародия, подумала Регина, ощутив прилив гнева. Она произнесла ледяным тоном:

— Вижу, вам весело.

— Смотрите, моя королевна, каких мы отличных блинов напекли, — радостно сказала Анни. — Знаете, он очень ловко переворачивает блины, ни единого не испортил. — Она с улыбкой протянула Регине тарелку. — Еще горячие.

— Спасибо, я не голодна, — ответила Регина.

Она с ненавистью смотрела на них. Стало быть, нет способа помешать им продолжать жить без меня. Да как они смеют? Вот наглость! — подумала она. Бывают моменты, когда ты гордо выпрямляешься на одинокой горной вершине, охватываешь единым взглядом окрестную равнину, где линии и краски сливаются в единый пейзаж. В другие моменты ты находишься внизу и обнаруживаешь, что каждая пядь земли со своими ямами, впадинами и возвышенностями живет собственной жизнью. Анни делится с Фоской воспоминаниями, а он слушает ее!

— О чем вы говорили?

— Я рассказывала Фоске, как мы познакомились.

— Опять? — сказала Регина.

Она отпила глоток вина. Блины казались еще горячими и аппетитными, ей захотелось блинов, и это усилило ее гнев.

— Это ее рассказ Терамена.[2] Надо, чтобы она выложила это всем моим друзьям. Впрочем, в этой истории нет ничего чудесного. Анни настроена романтично, не стоит верить всему, что она выдумывает.

У Анни на глаза навернулись слезы. Но Регина сделала вид, что не заметила этого, она с удовлетворением подумала: я заставлю тебя плакать взаправду.

— Я вернулась пешком, — непринужденно заметила она. — Такая хорошая погода! Фоска, знаете, что я решила? Давайте съездим в деревню между двумя представлениями «Розалинды».

— Хорошая мысль, — сказал Фоска, с благодушным видом поедавший один блин за другим.

— Вы возьмете меня с собой? — спросила Анни.

Регина ждала этого вопроса.

— Нет, — ответила она. — Я хочу провести несколько дней наедине с Фоской. Мне тоже хочется поведать ему свои истории.

— Но почему? — спросила Анни. — Я вам не помешаю. Прежде я сопровождала вас повсюду, и вы говорили, что я вам вовсе не помеха.

— Прежде — возможно, — сказала Регина.

— Но что я сделала? — прорыдала Анни. — Почему вы так суровы со мной? За что вы меня наказываете?

— Не ребячься, — сказала Регина. — В твои годы это тебе не к лицу. Я не наказываю тебя. Мне просто не хочется брать тебя с собой, вот и все.

— Злюка! — сказала Анни. — Злюка!

— Слезами ты не заставишь меня переменить решение. Тебе не идет плакать. — Регина, с сожалением посмотрев на блины, добавила: — Пойду спать.

— Злюка! Злюка!

Анни обхватила голову руками и зарыдала.

Регина вошла в спальню, сняла пальто и принялась расчесывать волосы. Он остался с ней! Он утешает ее! — думала она. Ей хотелось растоптать Анни.

Она уже легла, когда Фоска постучал в дверь.

— Войдите.

Он подошел к ней, улыбаясь.

— Не стоило торопиться, — сказала она. — Вы хоть успели доесть блины?

— Простите меня, — сказал Фоска. — Я не мог оставить Анни в таком отчаянии.

— Она щедра на слезы. — Регина усмехнулась. — Она, разумеется, все вам рассказала: и как она была кассиршей в театральном буфете, и о моем явлении — цыганка с повязкой на глазу.

Фоска уселся в изножье кровати.

— Не надо с ней так, — сказал он. — Она тоже пытается существовать.

— Она тоже?

— Мы все пытаемся.

И в этот момент она вновь уловила в его глазах выражение, так напугавшее ее в саду отеля.

— Вы осуждаете меня? — спросила она.

— Я вас никогда не осуждаю.

— Вы считаете, что я злая? — Она с вызовом взглянула на Фоску. — Это правда, я не люблю чужого счастья и мне нравится дать всем почувствовать мою власть. Анни не мешает мне; я из вредности не беру ее с собой.

— Понимаю. — Он ласково поглядел на нее.

Регина предпочла бы, чтобы он смотрел на нее с ужасом, как Роже.

— Все-таки вы добрый, — заметила она.

Он неопределенно пожал плечами, и она быстро взглянула на него. Что можно было сказать о нем?