Он вообще ничего не заметит.

— Вот именно. Нужно научить его видеть, — оживилась Регина.

Протерев подолом передника бокал для портвейна, Анни поставила его на столик.

— Разве он стал бы хуже видеть, если бы вы купили для него некрашеную мебель?

— Ты ничего не понимаешь, — заметила Регина.

— Отлично все понимаю, — упорствовала Анни. — Коли начнете тратить денежки на краснодеревщиков и маляров, у вас ни гроша за душой не останется, а потом на четыре старых золотых монеты, что у него в кармане, долго не протянешь!

— Ах, не начинай!

— Вы ведь не считаете, что он способен что-то заработать, ведь так?

— Если боишься помереть с голоду, тогда давай ищи себе новую работу и расстанемся на этом, — предложила Регина.

— Ну вы и злюка! — обиженно бросила Анни.

Регина пожала плечами, оставив ее замечание без ответа; она уже прикинула: если немного поужаться, можно прожить и втроем. Но на душе и у нее было неспокойно. Круглые сутки он будет проводить здесь.

— Налей в графин портвейн, — велела она. — Старый портвейн.

— Осталась всего одна бутылка, — сообщила Анни.

— Так что же?

— А то. Что же вы подадите господину Дюлаку и господину Лафоре?

— Налей в графин портвейн! — раздраженно повторила Регина.

Ее била дрожь. Еще прежде, чем позвонили в дверь, она узнала его шаги на лестнице. Она подошла к двери. Фоска был здесь — в своей мягкой шляпе и габардиновом плаще, в руке он держал чемоданчик. И как всякий раз, когда она встречалась с ним взглядом, у нее мелькнула мысль: а кого видит он?

— Войдите, — сказала она.

Взяв Фоску за руку, она провела его в комнату:

— Понравится ли вам жить здесь?

— С вами мне где угодно будет хорошо, — ответил он.

Фоска улыбнулся с блаженным и несколько туповатым видом. Она забрала у него чемоданчик.

— Но здесь это вовсе не где угодно, — сказала она и, помолчав, добавила: — Снимайте пальто, садитесь, вы ведь не в гостях.

Пальто он снял, но остался стоять. Он внимательно огляделся:

— Вы сами обставляли гостиную?

— Да, конечно.

— Вы выбирали эти кресла и безделушки?

— Ну да.

Он медленно повернулся.

— Каждая из этих вещей говорит о вас, — сказал он. — И вы собрали их, чтобы они рассказывали вашу историю.

— И именно я купила эти оливки и креветки, — заметила Регина с оттенком нетерпения. — Я собственноручно изготовила эти чипсы: вот, попробуйте.

— Вы, наверное, проголодались? — спросила Анни.

— Ну да. С тех пор как я начал есть, я испытываю голод. — Он улыбнулся. — Я голоден в определенные часы, трижды в день.

Он сел и взял оливку из вазочки. Регина налила в бокал портвейна.

— Это не тот выдержанный портвейн? — заметила она.

— Нет, — ответила Анни.

Взяв бокал, Регина выплеснула его содержимое в камин, подошла к буфету и достала запыленную бутылку.

— Разве вы сумеете отличить выдержанный марочный портвейн от портвейна, купленного в бакалейной лавке? — спросила Анни.

— Не знаю, — виновато ответил Фоска.

— А, вот видите! — сказала Анни.

Регина медленно наклонила бутылку и наполнила бокал Фоски выдержанным портвейном.

— Пейте! — велела она. Бросив на Анни неприязненный взгляд, она заявила: — Ненавижу скупость!

— Что? — спросил Фоска. — Почему?

— Почему?! — воскликнула Регина, хмыкнув. — Вы скупердяй?

— Я был им.

— Я не скупердяйка, — с обидой вставила Анни, — просто я считаю, что расточительность до добра не доведет.

Фоска улыбнулся.

— Я помню, — сказал он. — Радость оттого, что каждая вещь на своем месте, каждый миг, каждое движение. Закрома наполнены мешками с зерном, и каждое зернышко, пусть самое маленькое, дорогого стоит!

Анни выслушала это с туповатым и в то же время польщенным видом. Регина, раскрасневшись от гнева, воскликнула:

— Я еще поняла бы жадность, но не скупость. Можно страстно желать что-либо, но, когда у тебя это есть, не стоит к этому привязываться.

— А вы вот привязываетесь, еще как! — заметила Анни.

— Я?.. — вскинулась Регина. — Смотри же!

Она взяла драгоценную бутылку и вылила содержимое в камин.

Анни усмехнулась:

— Ну конечно! Портвейн! А когда я разбила одну из ваших жутких масок, что вы мне устроили?!

Фоска переводил с одной на другую заинтересованный взгляд.

— Это потому, что ее разбила ты! — Голос Регины дрожал от возмущения. — Сама я все могу расколотить вдребезги.

Она схватила одну из масок, висевших на стене. Фоска встал и, подойдя к ней, мягко взял ее за запястье.

— К чему это? — спросил он. И с улыбкой добавил: — Как мне знакома эта страсть к разрушению.

Регина сделала глубокий вдох и взяла себя в руки:

— Так, значит, вам все без разницы? Будь я скрягой или трусихой, я и тогда бы вам нравилась?

— Вы мне нравитесь такой, какая вы есть, — с любезной улыбкой произнес Фоска, но у Регины перехватило горло.

Может, он вовсе не ценил те достоинства, которыми она так гордилась? Она резко встала:

— Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

Фоска последовал за ней. Он молча оглядел комнату; лицо его ничего не выражало. Регина указала на стол, где лежала стопка белой бумаги.

— Вот вам место для работы, — сказала она.

— Над чем же мне работать?

— Разве мы не договорились, что вы снова начнете писать?

— А мы договорились об этом? — весело спросил он.

Он погладил красный бювар, чистые листы бумаги:

— Когда-то мне нравилось писать. Это поможет мне скоротать время в ожидании вашего возвращения.

— Писать требуется вовсе не для того, чтобы скоротать время.

— Нет?

— Вы как-то спрашивали, что вы могли бы сделать для меня. — Она бросила на него пылкий