Лефортом и Петром Гордоном погрузился в Москве на суда с Преображенским, Семеновским, Бутырским и Лефортовым полками, стрельцами, городовыми солдатами и прочими служилыми людьми. Всего в этом войске была тридцать одна тысяча человек.

Гребцы навалились на весла, и струги двинулись по Москве-реке в Оку, а из нее в Волгу. Течение благоприятствовало быстроте плавания.

С дороги бомбардир Петр Алексеев докладывал «человеку зело смелому к войне, а паче к водяному пути» потешное генералиссимусу и адмиралу, оставленному в Москве на царстве в сане «короля Фридрихуса»: «Мин херц Кёниг! Письмо вашего превосходительства, государя моего милостивого, в стольном граде Прешбурге писанное, мне отдано, за которую вашу государскую милость должны до последней капли крови своей пролить, для чего и ныне посланы, и чаем за ваши многие и теплые к Богу молитвы, вашим посланием, а нашими трудами и кровьми, оное совершить. А о здешнем возвещаю, что холопи ваши, генералы Автамон Михайлович и Франц Яковлевич, со всеми войски дал Бог здоровий намерены завтрашнего дня иттить в путь, а мешкали для того, что иные суды в три дня насилу пришли, и из тех многие небрежением глупых кормщиков, также и суды, которые делали гости, гораздо худы, иные насилу пришли».

В Царицыне высадились. И пошли сухим путем к Дону, благо он протекал невдалеке. Шли трудно. Лошадей недостало, и люди принуждены были волоком тащить душки. Измотались изрядно.

— Здесь бы следовало канал прорыть, Волгу с Доном соединить — столь близки они. Буде руки освободятся — пророю, — объявил Петр. — Нешто это дело — тащиться пешу. Опять же три моря у меня в связке пребудут.

Наконец добрались до Дона. А тут новая беда: подрядчики надобный провиант не заготовили. Петр вышел из себя, велел их перепороть.

Кое-как справились, погрузились на галеры, и понес их Дон к Азову. В казачьей слободе Черкасске передохнули перед решающим броском. Петр писал в Москву князю Ромодановскому — королю Фридрихусу: «Мин херц! В день св. апостолов Петра и Павла пришли на реку Койсу, верст за 10 от Азова, и на молитвах св. апостол, яко на камени утвердясь, несомненно веруем, что сыны адские не одолеют нас».

Здесь войска сомкнулись. Гордон с полками, пришедшие ранее, и конница Шереметева уже заняли боевые позиции в виду крепости. Подвезли тяжелые мортиры, установили их на лафеты. И бомбардир Петр Алексеев саморучно снаряжал бомбы и гранаты и метал их в турецкую крепость.

Цель была досягаема, но и турки не бездействовали. Огрызались огнем, и русское войско терпело урон.

— Эх, брудер Франц, — сокрушался Петр. — Сколь долго стоим под Азовом, а ни с места.

— Мы их не ухватим, — отвечал Лефорт. Обычная жизнерадостность его оставила, он осунулся и пожелтел: здешний климат был не для него. — Море для них открыто, корабли турецкие беспрепятственно подвозят гарнизону подкрепление.

— А мы подвозу лишены из-за этих проклятых башен. В самом деле: турки воздвигли по обеим берегам Дона две башни — в фортификации они именуются донжонами, — и меж них протянули железные цепи и набили сваи, дабы препятствовать проходу судов.

— И не подберешься к ним, — сетовал Лефорт. — Там засели меткие стрелки, бьют без промаха.

— Сыщу охотников меж казаков. Они отчаянные головы. Пообещаю награждение, — решил Петр.

Нашлись смельчаки. Ночью подобрались к одной из башен и вырвали всех ее защитников.

Появились виды на успех. И кабы не перебежчик голландец Яко Янсен, он был бы достигнут. Изменник рассказал сераскеру, что можно голыми руками захватить русских, когда они днем, в самую жару, спят мертвым сном.

Гарнизон решился на вылазку в один из самых знойных полдней. На оклик: «Кто идет?» — один из переметчиков отвечал: «Свои, русские». Услышав русскую речь, часовой смежил глаза. Рать была застигнута врасплох. Турки действовали ятаганами, без шума, и многих повырезали. Поднялась тревога, удалось устроить отпор. Однако турки успели увести девять полевых пушек и заклепать все осадные, особенно им вредившие.

— Великий урок преподали нам агаряне. — Спать-спи да токмо и во сне бди, — резюмировал Петр. — Впредь наука, однако люди зазря погибли. Теперь бы нам не сплоховать и другую их каланчу взять.

Но турки не дожидались: понимая, что эти дьяволы опять под покровом ночи проберутся к ним, защитники башни предпочли укрыться за стенами крепости.

То-то было радости. Путь снабжения русской рати был свободен. Петр не помедлил отписать в Москву: «Теперь зело свободны стали, и разъезд со всякими живностями в обозы наши, и будары с запасами воинскими съестными с реки Койсы сюда пришли, которые преж сего в обоз с великою провожены были трудностию от татар сухим путем. И, слава Богу, по взятии оных, яко врата к Азову счастия отворились».

Но нет, врата эти были по-прежнему крепко заперты. «Пешие, наклонясь ходим, — писал он, — потому что подошли к гнезду близко и шершней раздразнили, которые за досаду свою крепко кусаются, однако и гнездо их помаленьку сыплется».

Слишком помаленьку сыпалось оно. То, что вначале представлялось удачным, оборачивалось другой стороной. Невольно на память пришли походы в Крым князя Василия Голицына, которого он сурово наказал. Да, не столь он, царь Петр, бомбардир Петр Алексеев, победителен, как в марсовых потехах. Мало-помалу становилось ясно, что Азова не взять, что с тыла его подкрепляет турецкий флот, которому нечего противопоставить.

Ах ты, Господи, напасть-то какая! Умные головы того не разочли — наскоком, в лоб — Азова не взять, а планомерной осады не получится.

Кликали охотников на штурм. Вызвалось четыре с половиною тысячи. Авось возьмут, авось ворвутся. Но авось и есть авось. Даже лестниц штурмовых не приготовили. А уж о том, чтобы сокрушить стены, дабы в бреши ворваться, и речи не было. И что же? Потеряли едва ли не четверть людей. Штурм был отбит.

Как быть далее? Собрались на военный совет. Петра вело нетерпение, а не расчет — уж больно хотелось стать триумфатором. А потому порешили продолжать осаду — вести подкопы, заложить несколько пудов пороху, взорвать его и так обрушить вал и стену.

Но умельцев вести подкоп так, чтобы он оказался в нужном месте, не нашлось. Взорвали мину, не достигнув вала: побили своих три десятка. Второй раз пытались — и снова неудача, и снова своих полегло немало. Но Петр упорствовал — настоял на втором штурме. Казалось, на этот раз удача будет сопутствовать преображенцам и семеновцам. Им удалось преодолеть валы и проникнуть в крепость. Завязалась свирепая рукопашная. Но успех никто не поддержал и не развил. Пришлось снова отступить. Урок первого штурма оказался не впрок.

Меж тем осень вступила в свои права. А права у ней были суровы — дожди с похолоданием. Да еще и татарва, учуяв слабину русского воинства, стала наскакивать. То были слабые, но досадительные укусы. И уже всем стало ясно — кампания не удалась. Надо возвращаться: октябрь не миловал. Ретирада — стыд и срам…

Тяжко было на сердце у молодого царя. Столько всего издержано, столько людей погублено зазря. Эх, князь Василий Голицын, думал тебя посрамить, ан посрамился сам. Холода застали на возвратном пути, тоже враг не хуже турок, лютует, косит людей. Вот тебе и марсовы потехи.

Однако написал Апраксину в Архангельск: «По возвращении от не взятия Азова с консилии господ генералов указано мне к будущей войне желать галеры…»

Мысль взять Азов не оставляла Петра. В консилии стали ясны допущенные просчеты и ошибки. Занадобился морской флот — противовес турецкому. Надобились опытные фортификаторы, корабелы. Своих не было — следовало зазвать иноземцев; «инженеров и подкопщиков добрых и искусных, кои бы имели в своей инженерной науке и в деле воинском доброе и свидетельствованное искусство».

Столицей корабельного строения стал Воронеж, хотя и в Преображенском строились 23 галеры — разобравших должно было привезти в Воронеж.

Более двадцати тысяч плотников трудились не покладая рук, и с ними — сам царь, хоть только оправился от долгой болезни. Строилось 1300 стругов, не малых — длиною до восемнадцати сажен, чтоб несли на себе несколько сот воинов. Повелел Петр скликать добровольцев для будущей кампании. Упрям был, настойчив, настырен. Неудачи не обескураживали его, нет.