Шакловитый глянул на нее остро, и хмель тотчас оставил его.

— Аль стряслось что?

— С луны ты свалился? Будто не ведаешь, что неуменьем своим натряс! Ахти мне, бедной, сироте, — запричитала она. — Али ты не заступник мой? Беда грядет, беда! Петрушка с потешными норовит осадить Москву, а ты тут бражничаешь!

— Велю караулы расставить по всему Земляному городу, — торопливо произнес Федор.

— Велишь? Проснулся! Я уж без тебя в полки людей разослала, всюду заставы ставлены.

— Еще что? — с вызовом молвил Шакловитый.

— Наказала боярину Троекурову ехать к Троице да просить царя Петра воротиться в Преображенское, дабы волнение унять.

— Как же! Захочет он! — зло бросил Федор. — Он теперича в выигрыше, он король козырный, а то и туз. Выкурить его оттоль надо.

— Возьмись да выкури, — в тон ему проговорила Софья, — ты его туда зазвал, тебе и карты в руки. Да только слаб ты, Феденька. Князь наш велит мне ехать к Троице да просить Петрушку воротиться. По мне рано еще. По мне надобно пождать, покуда боярин Троекуров с ответом не прибудет.

— А ежели Петрушка откажет?

— Боярина Прозоровского пошлю. Он краснобай, авось уговорит. А все ты заварил! — неожиданно выпалила она.

— Нешто я сам собою? С твоего благословения. Ты попустила, государыня.

— Я? Да, но с умом, со страховкою. А не так: вперед слово пущал, а за ним дело творил. Да и творил ли?

— Тебе легко говорить, — только и нашелся Федор. — Поди распознай изменщика! Я что ль спугнул Петрушку? Дело было задумано надежно, два полка были готовы ночною порою осадить Преображенское и зажечь его с трех сторон… Да что тебе сказывать — сама все одобрила.

— Одобрить-то я одобрила, да не взяла в расчет, что не остережешься. Пустил слово на ветер, вот его и подхватили, прибилось оно к Петрушкиным доброхотам. А они у него всюду ставлены. Ты о том должен был знать.

— Э, да что опосля драки кулаками махать! — в сердцах выкрикнул Шакловитый. — Ни кулакам махать, ни языком колоть я не намерен.

С тем и вышел, хлопнув дверью.

С тяжелым сердцем отправилась царевна к патриарху в надежде на его посредничество. Уж он-то понимать должен, к чему может привести распря в государстве.

Патриарх стоял на молитве, и Софья не посмела отзывать его. Пришлось дожидаться. С час прошел, а патриарха все не было. Царевна стала закипать, не привыкла она ждать да кланяться. Семь лет правления приучили ее к самовластности. Хотела было повернуться, а он и вышел.

— Знать, грехи одолели, — попыталась она съязвить, — заждалася я, святейший отче.

— Грехов на мне нет и быть не может, — отрезал Иоаким, и уж царевна пожалела, что поддела его. — Я первенствующий меж монахов и, стало быть, пример благочестия.

— Прости, святейший отче, уж больно я раздосадована.

— Бог простит, — отвечал Иоаким, поджав губы, что было признаком нерасположения.

— Токмо ты, святейший, можешь забрить нас с государем Петром, — льстивым тоном произнесла Софья. — Раздор наш поведет к смуте. Начнет литься кровь, много невинных душ погибнет. Ежели бы ты поехал к Троице да уговорил братца Петрушу воротиться, я бы в ножки тебе поклонилася.

— Зачем так, в ножки, — благодушно отвечал патриарх. — Я и сам того желаю. А тебе, государыня царевна, невместно в ножки кланяться. Ты бы, как все православные, к руке приложилась — все благо.

— Позволь, позволь, святейший отче, дай ручку, — зачастила обрадованная Софья. — Я не гордая, благочестивейший пастырь наш, я могу и в ножки покланяться. Заради миру да согласия меж нас. Братец мой Иван и тот нашу размолвку со слезою переживает. Тож ведь государь великий.

— Святая церковь стоит на страже мира и согласия, стало быть, и мне подобает стараться водворить их меж вами, — назидательно молвил патриарх. — Поспешу, благоверная государыня, завтрева вот и отъеду.

Истово прикладывалась к руке старца, не ведая того, что он и сам хотел податься к Троице, потому что опасался нового бунта стрельцов. И еще потому, что был тайным сторонником Петра, Нарышкиных. Он был хитер, патриарх Иоаким. Он понимал, что царевне недолго править, что она самозвано заняла свое место. И как самозванка должна быть устранена.

А Софья, довольная, отправилась к себе. Она почему-то уверилась, что патриарх — самый надежный ходатай, что он непременно уломает царя Петрушку, упрямого и несговорчивого, воротиться в Преображенское. А там его легче будет достать. Уж в следующий раз она сама возьмется за дело и промашки не допустит…

Тем временем бояре Троекуров и Прозоровский возвратились в Москву. И доложились:

— Благоверный государь царь Петр Алексеевич в согласии с матерью своею, благоверной царицей Натальей Кирилловной, велели объявить тебе, государыня царевна, что согласия меж вас быть не может. А причиною тому-де, что ты, государыня, властью ныне владеешь противу закона православного государства. И пора тебе, государыня, братьям твоим власть отдать, потому как они вошли в возраст. А тебе, государыня, велено возвернуться в терем и жить там, как незамужним царевнам жить подобает: в благочестии и тишине.

— Да вы что — рехнулись?! — накинулась на них Софья. — Как посмели вы с такою речью ко вше соваться? Подите прочь!

Бояре, пятясь и бия поклоны, вышли вон. Софья залилась слезами.

— Все, все противу меня! — бормотала она. — К кому кинуться? Куда пойти? Нешто я виновата… А может, и впрямь уйти от власти с ее жестокостью, предательством, волнениями… Может, не в терем вернуться, а в монастырь. В тихую келейку. Подале от мирской суеты с ее соблазнами.

Но тотчас одернула себя. Да что я, спятила! Все они только и ждут от меня отречения. Ни за что!

Ни за что!

Свидетели