когда-нибудь его так прихватит, что он уже не очухается. Хотя удивительно, как парню удается грохнуться с размаху ничком, ничего себе не повредив, — помнится, и когда он бился в конвульсиях, то совсем не поранился, даже язык не прикусил. Видать, его какой-то ангел хранит, вроде того, что бережет пьяных».

Кадфаэль не слишком сосредоточивался на этих соображениях, но где-то в глубине его сознания засела мысль, что за всеми этими событиями, если их свести воедино, возможно, что-то и кроется. Слава Богу, что конвульсий на сей раз не было. Наверное, он что-то увидел, или, скорее, ему что-то привиделось, и пришел в такой восторг, что лишился чувств. Кадфаэль потряс Колумбануса за плечо — сначала легонько, а потом посильнее, но тот оставался недвижен и не приходил в себя. Лоб его на ощупь был холодным и гладким, на лице — насколько можно было разглядеть в полумраке — застыло выражение безмятежности и покоя. Могло бы показаться, что Колумбанус мирно спит, однако его тело будто окоченело — он по-прежнему лежал, раскинув руки крестом. Кадфаэль только и мог, что повернуть его голову набок да подложить край алтарного покрова под правую щеку. Он, правда, попытался повернуть юношу на бок, чтобы тому было поудобнее, но с окостеневшим телом ничего нельзя было поделать, и Кадфаэль оставил Колумбануса в покое.

«Ну а дальше-то что? — подумал монах. — Прервать бдение и бежать к приору, позвать на помощь? А какой с того прок — что они сделают для него такого, чего я не сумею? Он сам очнется, когда придет время, но никак не раньше. Парень вроде бы не расшибся, дышит ровно и глубоко, сердце бьется нормально, да и жара у него нет. И если уж я не могу привести его в чувство, то у них и подавно не выйдет. Каждый по- своему с ума сходит, но если это не приносит человеку вреда, то и мешать ему не стоит. Только вот здесь прохладно — так что, пожалуй, надо бы прикрыть его чем-нибудь — один из алтарных покровов сгодится в самый раз, тем более что бедняге это наверняка пришлось бы по нраву. Нет, раз уж мы пришли на всенощное бдение вместе, то вместе его и проведем — я на коленях, как и положено, ну а он там, где пребывает сейчас в своих грезах».

Кадфаэль прикрыл Колумбануса, поглубже подсунул ткань ему под голову и вернулся к своему месту у аналоя. Однако что бы там ни померещилось Колумбанусу, Кадфаэль в результате этого происшествия напрочь утратил способность сосредоточиться. Как ни старался он погрузиться в молитву или хотя бы поразмыслить, что еще он может сделать для Сионед, мысли его невольно возвращались к Колумбанусу, и он снова и снова оборачивался и бросал взгляд на распростертое тело, желая удостовериться, что юноша дышит по-прежнему ровно. Ночь, которую Кадфаэль собирался провести с пользой, была потеряна: ни помолиться толком не удалось, ни пораскинуть мозгами. Такой долгой и тоскливой ночи монах и припомнить не мог.

Когда наконец забрезжил сероватый рассвет, предвестник скорого освобождения, Кадфаэль воспринял это чуть ли не как благословение. Сквозь узенькое алтарное окошко показалась полоска неба: вначале темно-серая, она вскоре побледнела, затем приобрела зеленоватый оттенок, сменившийся шафранным, и наконец вспыхнула золотом. Настало безоблачное утро. Первый солнечный луч проник в окошко и, словно пронзая мрак золотым клинком, осветил алтарь, раку и спеленутое тело, оставив Колумбануса в темноте. Юноша лежал недвижно и ни на что не реагировал, но дышал ровно и глубоко.

В таком состоянии он пребывал и к тому времени, когда в часовню пришел приор с братьями, Сионед в сопровождении Аннест и множество молчаливых, настороженных гвитеринцев, спешивших увидеть, чем завершится продолжавшееся три ночи бдение.

Сионед первая ступила с освещенной ярким солнцем поляны на порог полутемной часовни и задержалась в дверном проеме, пока глаза привыкали к темноте. Подошел приор Роберт, встал у нее за спиной, и в этот момент пробившийся сквозь окошко солнечный луч упал на обращенные подошвами к двери сандалии лежавшего Колумбануса. Глаза Сионед расширились от изумления и ужаса, и прежде чем Кадфаэль успел подняться и успокоить ее, девушка громко вскрикнула:

— Что это? Он мертв?

Приор торопливо оттеснил ее в сторону и бросился к Колумбанусу, едва не наступив на край его рясы.

— Что здесь произошло? Брат Колумбанус! — Роберт наклонился и тронул одеревеневшее плечо. Колумбанус спал и видел сны, он был неподвижен и не приходил в себя.

— Брат Кадфаэль, что это значит? Что с ним случилось?

— Он жив, — промолвил Кадфаэль, сообщая прежде всего самое важное, — и, как я полагаю, ему ничто не грозит. Взгляни, он дышит спокойно, точно во сне, цвет лица у него нормальный, жара нет, и он не расшибся. Вышло так, что в полночь он вдруг ни с того ни с сего встал перед алтарем, распростер руки и в беспамятстве повалился ничком. Так он всю ночь и пролежал, но конвульсий, слава Богу, не было, и хуже ему не стало.

— Ты должен был позвать нас на помощь, — упрекнул Кадфаэля приор. Он был потрясен и расстроен.

— У меня был и другой долг, — коротко ответил Кадфаэль, — оставаться здесь и нести бдение, ради которого я и был сюда послан. Я подложил ему под голову ткань, укрыл его от ночной прохлады, и не думаю, что вы сумели бы сделать для него больше. Да и вряд ли он был бы вам благодарен, унеси вы его отсюда раньше времени, ибо он вершит свое собственное бдение. Сейчас же мы, хоть и не в силах пробудить его, можем отнести и уложить в постель, не ущемляя этим его чувство долга.

— В этом что-то есть, — признал взволнованный брат Ричард, — ведь всем известно, что брату Колумбанусу случалось сподобиться видений. Наверное, было бы непростительной ошибкой забрать нашего брата с того места, где на него снизошла благодать. А что, если ему и вправду явилась святая, — и тогда мы могли бы нанести ей обиду! Коли все это так, он сам пробудится в должное время, и торопить его нельзя, ибо это может причинить ему вред.

— Это похоже на правду, — согласился несколько успокоенный приор, — выглядит он и впрямь мирно, цвет лица у него хороший, и не заметно, чтобы он поранился. Странно все это. Неужто возможно, чтобы этот молодой брат снова сподобился благодати, как и в тот раз, когда случившийся с ним припадок привел нас к святой Уинифред?

— Единожды он уже послужил орудием милосердия, — ответил брат Ричард, — и вполне может оказаться им снова. А сейчас надо бы отнести его в дом Кэдваллона, уложить в постель, укрыть потеплее и не тревожить. Хотя, пожалуй, нам лучше взять его в дом отца Хью, чтобы он был поближе к церкви. Вполне вероятно, что когда он придет в себя, то прежде всего захочет вознести благодарственную молитву.

Из тяжелых алтарных покровов с помощью веревок, которыми подпоясывают рясы, монахи соорудили носилки, чтобы нести Колумбануса. Его подняли с пола и уложили на носилки. Тело его оставалось застывшим, и даже распростертые руки не шелохнулись. Несколько человек из числа потрясенных этим зрелищем гвитеринцев выступили вперед и попросили разрешения помочь отнести Колумбануса к дому отца Хью. Кадфаэль не возражал. Он обернулся к Сионед и поймал ее задумчивый, неуверенный взгляд.

— Ну я-то, в конце концов, нахожусь в здравом уме, — сказал он, — и сам сделаю то, о чем ты меня не просила. — Монах подошел к телу Ризиарта, перекрестил лоб покойного и возложил руку ему на грудь.

Когда процессия медленно двинулась вниз по холму, Сионед пристроилась рядом с ним.

— Что же нам дальше делать? — допытывалась девушка. — Скажи мне, ты надумал что-нибудь? Мы ведь так ни до чего и не доискались, а сегодня его похороны.

— Знаю, — отозвался Кадфаэль и призадумался. — Никак не могу разобраться в том, что случилось сегодня ночью. Я, может, и счел бы, что все это задумано заранее, потому как лишнее чудо нашему приору вовсе бы не помешало, но две вещи меня смущают. Во-первых, искреннее изумление и тревога Роберта. По-моему, он отнюдь не притворялся. Да и Колумбанус — он ведь такие штуки и прежде выкидывал, и когда на него находит, он такое выделывает — почище ярмарочного акробата. Трудно поверить, что все это подстроено. Я не берусь судить. Сдается мне, что у иных душа так устроена — они будто по лезвию ножа ходят, — а там уж что выпадет — ад или рай.

— А я знаю только одно, — промолвила Сионед, багровея, как тлеющий факел. — Мой отец, которого я любила, убит, и я хочу отомстить убийце. Мне не нужен выкуп за его кровь. Нет на свете такого выкупа, который бы я приняла за кровь Ризиарта!

— Я знаю! — сказал Кадфаэль. — Ведь я такой же валлиец, как и ты. Но все же держи свое сердце открытым и для жалости. Кто знает, когда она может понадобиться, — и мне, и тебе! А с Энгелардом ты уже