Но вот слезы иссякли. Генри выплакался досуха. Эдмунд протянул ему чистый носовой платок, Генри поднял голову, высморкался. И сказал:

— А теперь мне хочется лечь спать.

— Ну, конечно, — с улыбкой отозвалась мать. — А не хочешь сначала искупаться? Ты, наверное, прозяб и весь перепачкался.

— Да, хорошо.

Он слез с ее колен, еще раз высморкался и подошел к отцу вернуть платок. Эдмунд взял платок у него из руки, притянул сына к себе, наклонившись, поцеловал в макушку. И сказал:

— Одну вещь ты нам так и не объяснил.

Генри вопросительно задрал голову.

— Почему все-таки ты убежал?

Генри подумал. И ответил:

— Мне там не понравилось. Там все не так. Будто болеешь. Будто повышенная температура.

— Да, — помолчав, произнес Эдмунд. — Понятно.

Он поколебался мгновение и сказал:

— Слушай, старичок, ступай-ка ты с Эди наверх и залезь в теплую ванную. Мы с мамой должны ехать обратно на этот бал, но я сначала позвоню Ви и сообщу ей, что ты молодцом, а перед уходом мы еще к тебе поднимемся и пожелаем спокойной ночи.

— Хорошо, — согласился Генри, дал руку Эди и пошел с нею к двери. Но оглянулся и спросил: — А вы правда придете?

— Обещаем.

Дверь за ним затворилась. Эдмунд и Вирджиния остались одни.

Без Генри Вирджиния обессиленно откинулась на спинку стула. Больше не было нужды скрывать свое потрясение, и Эдмунд увидел, как побледнело и осунулось, несмотря на косметику, ее лицо, как потускнели глаза, еще недавно полные праздничного блеска. Из нее словно выкачали воздух.

Эдмунд встал, протянул ей руку и поднял ее на ноги.

— Пошли.

Он пошел вперед — из кухни — по коридору — в пустынную библиотеку. Здесь в камине по-прежнему полыхал разведенный им огонь, наполняя просторную комнату приятным теплом. Вирджиния прошла прямо к камину, опустилась на скамеечку, протянула к пламени ладони. Многослойный подол платья вздулся и опал вокруг ее колен, в меховом воротнике утонуло тонкое нежное лицо.

— Ты похожа на очень хорошо одетую Золушку.

Она подняла на него глаза и слабо улыбнулась.

— Хочешь выпить чего-нибудь?

Она покачала головой.

— Нет. Я в порядке.

Он отошел к письменному столу, зажег лампу и набрал номер Кроя. На его звонок ответил Арчи.

— Арчи, говорит Эдмунд.

— Что с Генри?

— С Генри все благополучно. Он натерпелся порядком, только не говори Ви. Скажи, что с ним Эди и он ложится спать.

— Вы вернетесь сюда?

Эдмунд взглянул на силуэт жены на фоне горящего камина. И ответил:

— Нет, пожалуй. Мы поедем прямо в Коррихил. Встретимся там.

— Хорошо. Я всех предупрежу. До встречи, Эдмунд.

— Пока.

Он положил трубку, снова подошел к камину и, поставив ногу на решетку, а рукой опершись о каминную полку, стал тоже смотреть в огонь. Но теперь молчание, воцарившееся между ним и его женой, утратило враждебность, осталось просто безмолвное согласие двоих людей, вместе переживших потрясение и не испытывающих нужды в словах.

Первой нарушила молчание Вирджиния. Она сказала:

— Прости.

— За что?

— За то, что я сказала в машине. Чтобы ты на него не сердился. Я должна бы знать, что ты не будешь сердиться на Генри.

— Наоборот, я горжусь им. Он отлично со всем справился.

— Как ему, должно быть, было там плохо.

— Я думаю, он просто растерялся, у него почва ушла из-под ног. Ты была права. А я неправ. Колин Хендерсон так и сказал: «Мальчик еще не дорос до закрытой школы».

— Ты не должен винить себя.

— Ты великодушна.

— Ничего я не великодушна. Я рада. Потому что теперь нам не надо больше ссориться и спорить и мучить друг друга. У тебя были добрые намерения. Ты хотел как лучше для Генри. Ошибаются все. Не ошибается только тот, кто вообще ничего не делает. Но теперь это позади. Не будем поминать прошлое. Слава Богу, что с Генри не случилось ничего ужасного, он дома и в безопасности.

— Кое-что все же случилось. Эта жуткая Лотти. Одного такого переживания хватит, чтобы ему теперь всю жизнь снились кошмары…

— Но он справился. Поступил очень разумно. Обратился к миссис Ишхак. Нашелся, поднял тревогу. Право, Эдмунд, не стоит из-за этого казниться.

Он промолчал. Потом отошел от камина и сел в дальнем конце дивана, вытянув длинные ноги в высоких красно-белых клетчатых носках и туфлях с серебряными пряжками. На блестящих пуговицах его куртки и выложенной камешками рукоятке кинжала отсвечивало пламя.

Вирджиния сказала:

— Ты, должно быть, очень устал.

— Да, у меня сегодня был трудный день. — Он потер глаза. — Но, по-моему, нам надо поговорить.

— Поговорить можно и завтра.

— Нет. Сейчас. Пока еще не поздно. Я должен был сказать это, когда только приехал и ты стала мне рассказывать про Лотти и про ее сплетни. Я ответил, что она лжет, но это была не совсем правда.

— Ты собираешься рассказать мне про Пандору, — проговорила Вирджиния холодно и отрешенно.

— Это необходимо.

— Ты был в нее влюблен.

— Да.

— Я ее боюсь.

— Почему?

— Потому что она такая красивая. Загадочная. Непонятно, какие мысли скрывает ее легкомысленная болтовня. Я и представить себе не могу, что она на самом деле думает. А оттого, что она знала тебя всю жизнь, задолго до меня, я чувствую себя чужой, неуверенной, лишней. Зачем она здесь, Эдмунд? Ты знаешь, зачем она возвратилась в Крой?

Он покачал головой.

— Нет.

— Я боюсь, что она по-прежнему любит тебя. И приехала за тобой.

— Нет.

— Почему ты так твердо знаешь?

— Намерения Пандоры, каковы бы они ни были, не имеют значения. Для меня важна только ты. Ты и Алекса. И Генри. Мне кажется, что ты неправильно представляешь себе мою систему ценностей.

— У тебя была жена, когда ты влюбился в Пандору. Каролина. И ребенок. Так ли уж велика разница?