Эдмунд сквозь дождь и тьму гнал машину из Кроя вниз под уклон в деревню. Вирджиния, утопив подбородок в меховой воротник манто, сидела рядом и смотрела перед собой на мечущиеся по стеклу щетки дворников. Она молчала. Не потому, что ей нечего было сказать. А потому, что за эти дни между ними пролегла такая пропасть, произошли такие перемены, что тут ничего уж и не скажешь.

Доехали за несколько минут. Из ворот Кроя по деревенской улице метров двести-триста, и тут же мост, деревья, распахнутые ворота: Балнед.

Вирджиния наконец произнесла:

— Ты не должен на него сердиться.

Сердиться? Неужели она до такой степени ничего не понимает?

Больше она не проронила ни звука. Эдмунд завернул на задний двор, резко затормозил, выключил зажигание. И, первым выскочив из машины, влетел в дом впереди жены, рывком распахнул дверь.

Они находились в кухне, Эди и Генри, сидели за столом и ждали. Генри сидел лицом к двери. Бледный, глаза пугливо распахнуты. В сером школьном свитерке он казался таким маленьким, беззащитным. «Как он сумел проделать в одиночку такой долгий, полный опасностей путь?» — мелькнуло у Эдмунда в голове. Он сказал:

— Привет, малыш.

Генри промедлил всего мгновение, а затем соскользнул со стула и бросился к отцу. Эдмунд подхватил его на руки, такого трогательного и невесомого, словно младенец. Генри обвил руками его шею, и Эдмунд почувствовал на своей щеке влагу сыновних слез.

— Генри, — Вирджиния встала рядом.

Немного погодя Эдмунд бережно поставил мальчика на пол. Тот повернулся к матери, и она одним грациозным, плавным движением опустилась на колени, не заботясь о вечернем платье, и обхватила сына своими мягкими меховыми объятиями. Он зарылся лицом в ее воротник.

— Родной мой. Родной. Все хорошо. Не плачь. Ну, не плачь.

Эдмунд посмотрел на Эди. Она стояла у дощатого кухонного стола и через стол молча смотрела на Эдмунда. Она знала его с младенчества, и его встречный взгляд выразил благодарность за то, что она его не упрекает. Наоборот, она проговорила:

— Извини.

— За что, Эди?

— Испортила вам вечер.

— Какая важность. Это не имеет ни малейшего значения. Давно он дома?

— Минут пятнадцать. Его привела миссис Ишхак.

— Из школы не звонили?

— Телефон испорчен. Сюда позвонить нельзя.

— Ах да, конечно.

Он совсем забыл. Значит, надо предпринять кое-какие шаги, необходимые практические действия.

— В таком случае я должен пойти позвонить туда сам.

Когда он выходил из кухни, Генри все еще плакал. Эдмунд прошел через весь пустой дом в библиотеку, включил свет, сел за письменный стол и набрал номер Темплхолла.

Раздался только один гудок, и трубку сразу же сняли.

— Темплхолл.

— Директора, пожалуйста.

— Слушаю.

— Колин, это Эдмунд Эрд.

По проводу прошел глубокий вздох облегчения. Эдмунд сочувственно подумал о том, какие отчаянные усилия, должно быть, прилагал бедный директор, чтобы его разыскать.

— Я чуть с ума не сошел, разыскивая вас.

— Генри дома. Живой и невредимый.

— Слава Богу. Когда он нашелся?

— Примерно четверть часа назад. Я еще не знаю подробностей. Мы сами только что примчались. Были в гостях на званом ужине. И туда нам сообщили.

— Генри пропал сразу после того, как ученики разошлись спать. В семь часов. И с того времени я непрерывно делаю попытки вас найти.

— У нас не в порядке телефон. Звонки к нам не проходят.

— Когда я, в конце концов, это выяснил, то позвонил вашей матери, но и ее номер тоже не отвечал.

— Она была на том же ужине.

— А как Генри?

— Как будто бы в порядке.

— Как ему удалось добраться до дому?

— Понятия не имею. Говорю же, мы только что сами вернулись. Я еще не успел с ним ни о чем поговорить. Хотел сначала позвонить вам.

— Спасибо.

— Сожалею, что мы причинили вам столько волнений.

— Это я должен просить извинения. Генри — ваш сын, и я отвечаю перед вами за него.

— Вам не известно ничего… — Эдмунд откинулся на спинку стула, — ничего такого, что могло бы побудить мальчика к побегу?

— Нет, ничего. И никто из старших учеников ничего не замечал. И из сотрудников. Нельзя сказать, чтобы он был очень весел, но и не видно было, чтобы особенно тосковал. Обычно новичку требуется от одной до двух недель, чтобы освоиться, привыкнуть к переменам, к незнакомой среде. Я за ним наблюдал, естественно, но не замечал никаких предвестий столь драматической развязки.

Директор, похоже, был огорчен и озадачен не меньше Эдмунда. Эдмунд пробормотал:

— Да-да. Я понимаю.

На том конце провода возникла заминка, затем директор спросил:

— Вы пришлете Генри обратно к нам?

— Почему вы спрашиваете?

— Мне интересно знать, хотите ли вы, чтобы он сюда вернулся.

— А есть причина ему не возвращаться?

— С моей точки зрения, ни малейшей. Он очень славный мальчик, я уверен, что мы бы с ним многого добились. Лично я буду всегда рад снова видеть его у нас. Но… — он опять замялся и продолжал, с особой осторожностью, как показалось Эдмунду, подбирая слова: —…понимаете, Эдмунд, время от времени к нам в Темплхолл попадают мальчики, которым лучше еще побыть дома. Я недостаточно долго общался с Генри и не берусь утверждать с уверенностью, но у меня впечатление, что и он принадлежит к числу таких детей. Я не хочу сказать, что он инфантилен, просто он еще не готов к жизни в школе-интернате.

— Д-да. Я понимаю.

— Подумайте пару дней. И пусть Генри побудет дома, пока вы решаете. Помните, что сам я хотел бы видеть его здесь. Я не уклоняюсь от ответственности, не отрекаюсь от взятых на себя обязательств. Но я серьезно советую вам пересмотреть прежнее решение.

— Пересмотреть и — что?