— Как Оскар? — спросила она.

— Все еще предпочитает сидеть в тишине и в одиночестве, читает газету или разгадывает кроссворд.

— Питер дал ему запасной ключ от органа. Вы знаете об этом?

— Нет. Оскар мне ничего не сказал.

— Питер считает, что это пошло бы ему на пользу. Музыка. Своеобразная терапия.

— Он им не воспользовался. В Церкви он был только однажды, с Люси, ей хотелось посмотреть здание. Насколько я знаю, больше он туда не заходил.

— Вряд ли это утешило бы его.

— А Оскар и не нуждается в утешении. Он только хочет, чтобы его оставили в покое, чтобы он сам, как сможет, быстрее или медленнее, пережил это время. А что касается наших гостей, званых и незваных, мне кажется, как ни странно, ему вся эта суматоха доставляет удовольствие. Он очень ласков с Люси. И все-таки, Табита, я знаю: какая-то часть его души все еще закрыта, даже для меня. Как будто она в другом месте. В другой стране. Странствует. Или в изгнании. За морем. И я не могу быть там с ним, потому что мне нет туда доступа.

— Питер сказал бы, что надо набраться терпения.

— Терпение никогда не входило в число моих добродетелей. Да их у меня вообще раз-два и обчелся.

Табита засмеялась.

— Чепуха! Просто они не такие, как у других людей. Еще кофе?

— Нет. Но было очень вкусно. — Элфрида поднялась. — Не буду больше вам мешать. Спасибо за бокалы и за то, что выслушали меня.

— Я провожу вас и помогу поставить коробки в багажник. Они не столько тяжелые, сколько неудобные. И завтра мы обязательно будем у вас.

Элфрида еще и десяти минут не отсутствовала, когда одиночество Оскара, с деловым видом углубившегося в кроссворд из «Таймс», было прервано внезапным появлением Люси. На ней были теплая красная куртка и сапоги: девочка явно собиралась уходить.

— Оскар!

— Привет, утенок, — и он положил на стол газету, — а я-то думал, что ты заворачиваешь в красивую бумагу рождественские подарки.

— А я и заворачивала, но у меня кончилась лента. А где Элфрида?

— Она поехала к жене священника, взять кое-что из посуды. Скоро вернется.

— Я просто хотела узнать, не нужно ли ей что-нибудь в магазине.

— Думаю, она бы попросила выгулять Горацио.

— Ладно, схожу сначала в магазин, а потом прогуляюсь с ним по берегу.

— Снег идет.

— Ну и что! Я в сапогах.

— Будь осторожнее. Не попадайся на глаза ротвейлерам.

Люси скорчила гримасу.

— Не напоминайте мне о нем.

— Я скажу Элфриде, что к обеду ты вернешься.

Люси вышла. Через минуту послышался радостный лай предвкушающего прогулку пса. Открылась и захлопнулась входная дверь, и Оскар снова остался один. Он вернулся к кроссворду. Шестое по горизонтали. «Художник-пейзажист». Он задумался. И тут зазвонил телефон.

Первым инстинктивным побуждением было не подходить, не отвечать, пусть кто-нибудь другой возьмет трубку, но потом он вспомнил, что в доме кроме него никого нет. С некоторым раздражением он отложил газету, воткнул ручку в нагрудный карман, тяжело поднялся из кресла и пошел к лестничной площадке.

— Усадьба.

— Скажите, дома ли мистер Бланделл?

Женский голос с сильным шотландским акцентом.

— Я у телефона.

— О, мистер Бланделл. Это сестра Томсон из госпиталя «Ройал Вестерн» в Инвернессе. Боюсь, огорчу вас, но у меня печальные новости. Сегодня рано утром скончался майор Билликлиф. А вы у меня записаны как его ближайший родственник.

Старик Билликлиф. Умер. Оскар растерялся, не зная, что сказать.

— Я понял, — промямлил он.

— Он отошел с миром. Это был спокойный конец.

— Я рад это слышать. Большое спасибо, что вы меня известили.

— Остались кое-какие личные вещи, которые вы могли бы забрать. Если бы вы смогли…

— Ну, разумеется.

— А также заняться приготовлениями к…

Сестра тактично оборвала фразу, но Оскар сразу понял, что она имеет в виду.

— Разумеется. Благодарю вас. Спасибо за то, что вы заботились о нем. Я с вами свяжусь.

— Спасибо, мистер Бланделл. Очень сожалею. До свиданья.

— До свиданья, сестра…

Оскар положил трубку. Ему сразу же захотелось сесть, и он сел на нижнюю ступеньку лестницы, что вела в мансарду Люси. Билликлиф умер, и он, Оскар, не только его «ближайший родственник», но также и душеприказчик. В голову полезли недостойные и мелочные мысли, и он был рад, что Элфриды нет дома, а то он мог бы высказать их вслух.

Ну как это характерно для старого идиота: взять и умереть сейчас, именно сейчас. В доме полно народу, Рождество на носу и дороги в Инвернесс занесены снегом. Да, если бы Билликлиф сам запланировал время смерти, он не смог бы выбрать более «подходящего» момента.

А потом Оскар вспомнил, как он уходил из больницы, оставив майора в одиночестве, и злость прошла. Ему стало грустно при мысли, что старик умер один-одинешенек, а они, Оскар и Элфрида, несмотря на благие намерения, так и не смогли добраться до госпиталя и навестить его, загладив тем самым свое прежнее нелюбезное отношение.

Оскар задумался о предстоящих хлопотах. Мяч в его воротах, и ему следует проявить инициативу, а он понятия не имеет, с чего начать. И вдруг он вспомнил, как сидел у подножия лестницы, беспомощный, словно выброшенный на берег кит, узнав о гибели Глории и Франчески. Он мало что помнил о последовавших за тем вечером днях. В день похорон церковь в Дибтоне была полна народу, и не очень красноречивый викарий все искал подходящие слова, а он, Оскар, в своем добротном черном пальто стоял в первом ряду. Однако он не мог бы сказать, как там очутился, и совершенно не помнил о предшествовавших похоронам обстоятельных, трудоемких приготовлениях. Он знал только, что в какой-то момент появился Джайлз, старший сын Глории, и все взял в свои руки, а он, Оскар, совершенно раздавленный случившимся, онемевший от удара, просто исполнял чужие указания. Джайлз, который никогда не нравился Оскару, тем не менее был чрезвычайно активен и очень полезен. Все шло как по маслу, и кошмарное действо быстро скользнуло мимо и стало свершившимся фактом.

Когда все было кончено, Оскар жил как зомби, с ощущением, что с ним уже никогда ничего не случится и дни просто-напросто шелестят, как опавшие листья, и уходят в небытие. А затем Джайлз снова появился в Грейндже и сообщил Оскару, что ему придется выехать из дома, который, как бывшая собственность Глории, будет выставлен на продажу. И Оскар не ощутил ни обиды, ни недовольства. Джайлз опять взял дело в свои руки, а Оскар избрал путь наименьшего сопротивления и плыл по воле волн,