детектив.
— Но почему именно я должен быть злодеем? — запротестовал Оскар.
— Да потому что вы самый симпатичный из всех нас, а всегда так и бывает — убийца совсем не похож на убийцу. Это должны быть вы!
Тут Оскар стал расспрашивать о танцах в школе, и Люси призналась, что еще никогда ей не было так весело. Она танцевала все танцы, кроме одного, он ужасно трудный, называется «Герцог и герцогиня Эдинбургские», и его надо специально разучивать. Играл настоящий оркестр, а когда стало жарко, можно было выпить лимонада.
— Рори, кто же это все организовал? — полюбопытствовала Кэрри.
— Директор школы и несколько старших мальчиков. Было здорово. Пришли все, даже малыши.
Оскар предложил Рори пива, но тот сказал, что предпочел бы горячий шоколад. Люси заявила, что тоже хочет горячего шоколада и приготовит его сама. Ребята придвинули стулья и присоединились к взрослым с шоколадом и печеньем.
Вскоре Рори поднялся и сказал, что ему пора домой.
— А что там с погодой? — спросил его Сэм.
— Снег перестал, но не знаю, надолго ли. Я расскажу папе, что познакомился с вами, и о фабрике — что она снова начинает работать. Он обрадуется.
— Радоваться пока рано. Восстановление займет еще много времени.
— Что ж, главное — начать, — философски заметил Рори. — Люси, я постараюсь завтра днем притащить тебе телевизор. Все зависит от того, в каком состоянии поле для гольфа. Наверное, там на санках кататься можно. Я тебе позвоню.
Он вышел через черный ход — так было удобнее. Люси проводила его и вернулась в кухню улыбающаяся, но улыбка почти тут же исчезла — так широко она зевнула.
Кэрри протянула руку и привлекла ее к себе.
— Ты устала. Иди-ка спать.
— Можно мне сначала принять горячую ванну?
— Конечно, можно. Ты повеселилась?
Люси поцеловала ее.
— Это было здорово!
Пока Оскар и Сэм сидели за кофе с бренди, бутылку которого Оскар неожиданно извлек с полки винного погребка, Кэрри и Элфрида перемыли тарелки, а потом отправились наверх, чтобы обследовать бельевой шкаф миссис Снид и застелить кровать для Сэма. Они нашли простыни и наволочки, банное полотенце и лишнее одеяло на случай, если гостю будет холодно. Кэрри осмотрела гардероб, который был пуст, если не считать двух вешалок для пальто. Элфрида снова пошла к бельевому шкафу и вернулась с метелкой для пыли и отделанной кружевом полотняной дорожкой. Быстро смахнув пыль, она постелила дорожку на комод. Кэрри завела часы и поставила их на столик у кровати.
— Что еще может понадобиться мужчине? — спросила Элфрида.
— Цветы? Салфетки? Мини-бар?
— После того как они с Оскаром прикончат последнюю бутылку, вряд ли ему понадобится мини-бар. А вот новой зубной щетки у меня нет.
— Зато у него есть. Он сам сказал. И бритва тоже. Так что все в порядке.
— А пижама?
— Наверное, он спит нагишом.
— Откуда ты знаешь?
— Инстинкт, Элфрида. Женский инстинкт.
И вдруг они обе рассмеялись. Кэрри сказала:
— Ты святая, Элфрида. Я не могла не предложить ему остаться, и заранее знала, что ты не будешь против, и это самое замечательное.
— Я всегда любила, чтобы дом был полон людей, а этот просто создан для гостей и застолий. Мы с Оскаром слишком долго слонялись тут одни. Теперь это настоящий семейный дом. — Она произнесла это с явным удовлетворением.
Семейный дом. Элфрида лежала в постели и ощущала дом как щит, как панцирь черепахи, как убежище. Он понравился ей с самого начала, она полюбила его. А теперь он полон друзей, теперь он стал настоящим домом. Домом Оскара. Но Хьюи хочет продать его. Мысль о том, что Оскар согласится с планами Хьюи и вынужден будет оставить единственное место, которое ему когда-либо принадлежало, была невыносима.
Оскар дочитал главу, вложил закладку, закрыл книгу и положил на столик.
— Ты все еще не спишь? — спросил он.
— Нет.
— Извини.
— Да просто не спится.
Он щелкнул выключателем, но свет проникал в комнату через оставленную щель между занавесками.
Элфрида сказала:
— Оскар!
— Что такое?
— Если Хьюи хочет продать свою половину, ты мог бы выкупить ее у него, и тогда весь дом стал бы твоим. Навсегда.
— Семьдесят пять тысяч.
— У тебя… у тебя нет семидесяти пяти тысяч?
— Если я продам все, что у меня есть, может, наскребу двадцать.
— Но ты можешь взять ссуду.
— Такую ссуду мне уже не дадут. В моем-то возрасте. К тому же, я всегда испытывал ужас перед ссудами. Люди говорят: «возьми ссуду», но на самом деле это значит «возьми в долг». Меня это пугает. Много денег у меня никогда не было, но я никогда никому не был должен. И становиться должником сейчас я не могу.
— А если у меня появятся семьдесят пять тысяч, это поможет?
— Если у тебя появятся семьдесят пять тысяч, они будут принадлежать тебе.
— Я так полюбила этот дом!
— Правда?
— Он такой прочный, такой простой, он словно сам приспосабливается к нам, разве ты не чувствуешь, что он — как биение сердца? И как он следит, чтобы все было в порядке, и укрывает нас, и обо всех нас заботится.
— У меня не такая буйная фантазия, как у тебя.
— Оскар, ты не можешь его потерять!
— Хьюи не может продать его без моего согласия.
— Но ему нужны деньги. — Элфрида замолчала, мысленно подбирая слова. — Выслушай меня, Оскар. Если я продам мою маленькую картину, моего Дэвида Уилки, сколько за него можно получить?
— Это твое сокровище.
— Нет, это моя страховка. И, быть может, как раз сейчас пришло время реализовать ее.
— Но она твоя, а не моя.
— Мы вместе, Оскар. И оба слишком стары, чтобы вести дискуссию о таких мелочах.
— Семьдесят пять тысяч — не мелочь. Это очень много денег.
— Если картина стоит столько, значит, мы должны ее продать. А если мы не получим за нее семидесяти пяти тысяч, то возьмем ссуду. В этом есть смысл. Ради чего хранить какую-то маленькую картинку, если можно купить себе спокойную жизнь? У тебя будет этот дом. Ты будешь жить в нем до конца твоих дней. Тебе ведь этого хочется, разве нет? Тебе хочется остаться тут навсегда? Я даже подумать не могу, что этот дивный дом перейдет другим людям. Я хочу, чтобы он был твоим. Я хочу, чтобы ты был
