Хотя последние примеры формально характеризуют не Мерсо, а Раймона, не надо забывать, что в повести «Посторонний» всё увидено глазами Мерсо и передано его устами, и тем самым всё, даже речь других персонажей, служит косвенной характеристикой главного героя. Когда следователь спрашивает: «Почему, почему вы стреляли в убитого?» (Галь, с.141) или «Почему, почему стреляли вы в распростертое на земле неподвижное тело?» (Немчинова, с.93), – это два разных Мерсо донесли до нас этот разговор.

        Если священник у гроба матери героя обращает к нему «quelques mots», у Немчиновой это «утешительные» слова. Если прокурор укоряет героя, что он уехал сразу после похорон матери – «sans me recueillir sur sa tombe» (p.81) – «не побыл у могилы» (Галь, с.150), у Немчиновой – «не проведя ни одной минуты в сосредоточенной печали у ее могилы» (с.108).

        Характерно, как по-разному прочувствована переводчицами фраза, в которой Мерсо вступает в минутное общение с незнакомыми ему спортсменами, возвращающимися после матча. Возбужденные победой, они оповещают о ней с трамвайной подножки прохожих, в частности сидящего у дверей своего дома Мерсо.

        «Et j'ai fait „oui“ en secouant la tête» (p.36). «Кивнув головой, я сказал „да“,» – фотографирует фразу Адамович. «И я кивнул в ответ» (с.125), – безмолвно откликается со своей неизменной сдержанностью герой Галь. «А я ответил: „Молодцы,“ – и закивал головой» (с.65), – реагирует всегда готовый, когда это позволяет текст, отозваться на предложенное ему общение герой Немчиновой.

        Рассказывая о жизни старика Саламано, соседа Мерсо, о его обращении с собакой, герой Галь передает мнение своего приятеля Селеста: «Негодяй»; «Вот несчастный,» – говорит Селест у Немчиновой («C'est malheureux,» p.42).

        И деталь внешности старика, трогательная у Немчиновой: «Руки у него морщинистые, в цыпках» (с.76), производит отталкивающее впечатление у Галь – «покрытые коростой» (с.131), – «ses mains croûteuses» (p.50)[19].

        «Досадно, что с его псом приключилась беда,» – сдержанно замечает Мерсо у Галь (с.134); «мне жаль его собаку» (с.80), – сочувствует Мерсо у Немчиновой.

        И в конце повести, подводя итоги и своей жизни и жизни вообще, Мерсо скажет: «Псу старика Саламано цена не больше и не меньше, чем его жене» (Галь, с.162), – то есть всякой жизни цена – грош. «Собака старика Саламано дорога ему была не меньше жены» (Немчинова, с.130-131), – «valait autant que sa femme» (p.100).

        Мерсо тяготит плач незнакомой женщины у гроба матери. «Я не решался ей это сказать» (Галь, с.120); «Я не решался успокаивать ее» (Немчинова, с.56).

        Даже пересказывая отрывок из уголовной хроники, о человеке, инкогнито вернувшемся в семью: «Он решил их удивить,» – говорит Мерсо у Галь (с.146); «Желая сделать им приятный сюрприз,» – говорит он у Немчиновой (с.102), – «pour les surprendre» (p.75).

        Сравнивая характер повествования в двух переводах, можно было бы задуматься над тем, как разрешают обе переводчицы вопрос о «времени повествования» в повести Камю, то есть совпадают ли, на их взгляд, описываемые в повести события с моментом изложения, или он отделен от них каким-то «сроком давности». Вопрос этот, по которому расходятся мнения французских критиков, немаловажен для характеристики героя, для объяснения того, что представляет собой его монолог – предсмертную исповедь, размышления в камере смертника наедине с собой или непосредственный комментарий Мерсо к событиям его жизни. Не вдаваясь подробно в эту очень интересную и спорную проблему, мы, однако, считаем, что не только в прозе Н.Немчиновой, где весь интонационный строй фраз исключает мысль о синхронности рассказа и действия, но и в тексте Н.Галь рассказ подводит некий итог совершившемуся. Пожалуй, в прозе Н.Галь формулировка фразы, начинающей последнюю главу повести, позволяет приурочить время повествования именно к данной главе. «Уже третий раз я отказался принять тюремного священника» (Н.Галь, с.154), – любопытно, что критик Б.Фитч, посвятивший «времени повествования» в «Постороннем» специальное исследование, обращает внимание именно на эту фразу французского текста.

        Таким образом, обе переводчицы поставили своего героя в одинаковые «временн'ые» условия. Однако у Галь и по прошествии длительного времени герой как бы вновь непосредственно переживает события, рассказывая о них со свойственной ему прямотой и бесхитростностью, в той разговорной манере, которая переносит «прошлое» в «настоящее», но при этом говорит Мерсо сдержанно и несловоохотливо, с трудом пробиваясь сквозь свою привычную немоту и как бы ни к кому не адресуясь.

        У Немчиновой дистанция времени более ощутима в характере описания – так говорят о том, что ты успел не только пережить, но и осмыслить и облечь в литературную форму и что выносишь на суд людской, зная, что тебя услышат и поймут.

        Именно потому, что он как бы апеллирует к сочувствию слушателя (или читателя), герой Немчиновой гораздо менее сдержан в проявлении (и в описании) своих мыслей и чувств: страх, радость, удивление часто выражаются им с подчеркнутым «накалом», как бы «в превосходной степени».

        Когда устанавливают его личность на суде, он думает, что это разумный порядок: