причал. Там стояло немало кораблей, готовых к отплытию, и, встряхивая пьяного на плече, как мешок с отрубями, Прошка деловито покрикивал:
– Кому тут матроса надобно? Умеет супы варить, деки драит, гальюны моет, а когда в морду бьют – только радуется!
С палубы одного корабля отозвался шкипер:
– Три шиллинга дам за эту блевотину.
– Идет, – согласился Прошка…
Рано утром волна качнула его в пассажирской койке. Надвигалась суровая зима, и, кажется, судя по ветрам, от Ревеля до Петербурга придется ехать на лошадях. Под самый Новый год столица русская встретила его морозцем, пушистым снегопадом. Принаряженный, в коротком сюртучке, в чулках оранжевых, при башмаках тупоносых с пряжками, предстал он в Адмиралтействе перед начальством, и Голенищев- Кутузов-средний ему обрадовался:
– Слава богу! А я, грешным делом, боялся тебя отпускать до Англии, думал, что не вернешься… Мишка- то Рылопухов где?
– Остался. Домик завел. На богатой вдове женился. Сундуков штук десять с тряпками и посудой. Сидит на них и пиво дует. Звал я его, но он сказал, что в Англии ему лучше, чем дома.
– Если там лучше, чего же ты не остался? – Мне тоже предлагали… англичане. Но они же и поговорку придумали: «Пусть здесь мне худо, зато это мое королевство». А дядя Хрисанф учил меня: где родился, там и сгодился…
Близилось испытание. Адмиралтейство расчистило место, навезли туда лес для набора корпуса. Голенищев-Кутузов сказал:
– Построишь первый фрегат – шпагу заработаешь…
Ночью не спалось от волнения. Накинул полушубок, просунул ноги в валенки, по морозцу прогулялся до эллингов. Подле них лежали груды бревен и досок. Жутковато было глядеть на эти мертвые лесины, которые оживут в корабле – далеко не первом для России, но зато первом для его судьбы. А первый корабль – как первая любовь. И невольно поманила его к себе златоголовая Казань, вспомнились поцелуи с Анюткой Мамаевой…
«Вот, бес ее забери! До чего ж глаза были красивые…»
Постоял еще немного у эллинга и побрел спать.
Посыпало снегом – истинно русской манной небесной.
Занавес
Совет все чаще обсуждал будущее Крымского ханства.
– Я скажу… Когда мы взываем к свободе греков, то они, утесненные, идут с нами охотно и понятливо. Иное дело – татары! Обещать им свободу – все равно что слепых в Эрмитаж зазывать. Султан их не угнетает. Напротив, Турция для них вроде щита, за которым они и прячутся от наказания. Свободу господа эти понимают как право разбойничать, полонять и убивать. Вот отними у них это право, и они сочтут себя угнетенными. Правда, Гиреи крымские казнят сурово, но это в порядке вещей на Востоке и деспотизмом не считается. Нам нельзя ратовать за свободу татарскую, но мы должны сделать все, чтобы Крым превратился в державу самостоятельную, от султана независимую.
Закончив говорить, Екатерина потянулась к табакерке.
– Я скажу, – продолжал граф Кирилла Разумовский. – Сразу же, как Крым станет самостоятельным, он должен вести свою политику в поисках союзов. С кем же он вступит в альянс? Мы для них неверные собаки, гяуры. И тогда Бахчисарай первым делом направит послов к тому же султану, вступив с ним в союз, направленный опять-таки против нас, и ничто в мире не изменится. Как были Турция с Крымом одним телом, так и останутся… Что выиграем?
– Я скажу, – начал Григорий Орлов. – Делая татар от Турции отделенными, следует договором их обязать, чтобы приняли протекторат российский, а в утверждение союза должны они гавань в Крыму нам дать, гарнизоны принять наши воинские… Вот тогда пусть рыпнутся, заставим патоку лизать с кончика шила!
– Я скажу, – добавил Никита Панин. – Сложные материи предстоит разрешить. Ведь, по сути дела, уклад татарского бытия не вчера сложился – он длился веками. Протекторат турецкий над Крымом и Причерноморьем собираемся мы заменить русским покровительством… Прежде подумаем! Я предчую заранее, – сказал Панин, – что если даже такой порядок удастся устроить, то конфликтов в будущем не избежать. Не мы, так потомки наши еще не раз татарский вопрос разрешать будут.
– Я скажу, – подал голос вице-канцлер Голицын. – В случае если сей опыт нам удастся, а татары протекторат российский воспримут, Европа зубовный скрежет издаст. Я умолчу о Франции, о кознях лондонских, но у нас под боком живет угнетатель славян извечный – Австрия, и Мария-Тереза сама к Черному морю в устье Дуная устремляется… Вот где узел завязан!
Гришка Орлов встал, громыхнув креслом:
– Так что ж нам делать? Или руки опустить?
Екатерина велела Панину провести политический зондаж в Бахчисарае («не менее нам необходимо, – писала она, – нужно иметь в своих руках проход из Азовского в Черное море; и для того об нем домогаться надлежит»). В это время ханствовал Каплан-Гирей, и на обращение Никиты Ивановича, обрисовавшего перед ним судьбы Крыма в новом свете, хан отвечал Петербургу тоном дерзостным: «Подобные слова тебе писать не должно. Мы Портою Высокой во всем довольны и благоденствием тут наслаждаемся… В этом твоем намерении, кроме пустословия и безрассудства, ничего более не заключается!» Панин доложил Екатерине:
– Но ведь помимо сыновей, Селима и Каплана, у Крым-Гирея еще племянник есть –
– А по башке их бить, – отвечала Екатерина.
Вырубленная из камня древняя сова немигающе глядела в желтизну ногайских степей. С высоты ворот Ор-Капу (Перекопа) сова видела, как скачут из степи всадники… Это ехал с конвоем Шагин-Гирей, но гарнизон крепости был составлен из янычар, и они не пропустили его в пределы ханства.
Навстречу Шагин-Гирею выехал байрактар (знаменосец) янычар. Он был в шальварах, но голый до пояса, на груди болтались голубенькие бусы, а голову прикрывала массивная чалма. За ним на конях двигались мамелюки. Шагин-Гирей молча ждал.
– Это ты, шакал, явившийся за объедками? – закричал байрактар еще издали. – Убирайся отсюда! Я предвещаю тебе, что не одну холодную ночь ты проведешь на кладбище, где погребены грязные свиньи.
Он сделал знак рукою, и три мамелюка, развеваясь бурнусами, выскочили наперерез Шагин-Гирею, натянули свои луки – разом выстрелили. Шагин-Гирей одну стрелу отбил саблей в полете, от второй уклонился движением гибкого тела, а третья завязла в его кожаном щите. Потом выпрямился на стременах.
– Выпавший из-под хвоста каирской собаки! – ответил он байрактару. – Я больше не стану разговаривать со Стамбулом, отныне я начинаю серьезный разговор с Петербургом… Ты слышал?
– Я слышал голос ехидны.
– Тогда… будь здоров!
Шагин-Гирей выдернул стрелу из щита и послал ее обратно. Могучий байрактар с ревом опрокинулся назад – длинная стрела, еще вибрируя после полета, торчала из его глаза.
Древняя каменная сова равнодушно проследила, как в облаке душной пыли исчезли всадники, имевшие кочевья, но никогда не имевшие дома.
«Шагин» в переводе с татарского означает: сокол!
Вечный шум Черного моря оживлял неизбывную тоску ногайских степей, над которыми пролетали кричащие аисты…
Действие седьмое
России – побеждать
