от внимания жандарма.
Прокурор – с госпожой полицмейстершей.
Полицмейстер – с госпожой прокуроршей.
А дальше – скакала и пыжилась мелкотравчатая сошка. Округлив брюшко, выступал Пауль фон Гувениус в паре с жердиной по названию Бенигна Бернгардовна Людинскгаузен фон Шульц, и замыкал эту уренскую фалангу Осип Иванович Паскаль, выбитый Мышецким из службы по грозному «третьему пункту»…
После танцев, на импровизированной эстраде состоялся смотр губернских талантов. Девица Розалия Альбомова с чувством и выражением прочла стихи г-жи Болотниковой «Рассуждение моего дворецкого»:
Генеральша Аннинская сразу же фыркнула:
– Где она выкопала этот хлам?
– Из «Капища моего сердца», – блеснул Мышецкий знанием литературы.
Потом три племянника вдовы Супляковой (многотелесые гимназисты, стриженные под гребенку, с большими разухабистыми ушами) исполнили хором мелодекламацию:
– Ишь, косые! – сказал кто- то, восхищенный.
Племянники запнулись и быстро покраснели.
– Дальше! – раздался рык Влахопулова.
Из первого ряда грозно подсказала вдова Суплякова:
И племянники обрадованно подхватили:
Влахопулов стал и погрозил Чиколини пальцем:
– Чей стих?
– Господина Николая Берга, – ответил полицмейстер.
– Проверяли? – спросил Влахопулов в открытую, не стесняясь публики.
– Цензурой пропущено. Я-то при чем?
– Оставьте! – вступился Сущев-Ракуса за племянников, пожимая ручку вдовы Супляковой. – Я знаю точно: стихи одобрены министерством народного просвещения.
– А напрасно… – И Влахопулов сел.
Сергей Яковлевич посмотрел сбоку на жену: Алиса восседала, сложив на коленях руки, ладошками кверху. Внимательно прислушивалась ко всему происходящему, еще плохо понимая по-русски.
Тогда он повернулся к генеральше Аннинской:
– Глафира Игнатьевна, не уйти ли нам с вами?
– Погодите, князь. Я до колик обожаю простонародные позорища…
Качучу с цветными шарфами, исполненную женами офицеров уренского гарнизона, остались досматривать сами же офицеры. Остальная публика уже потянулась в буфет, привлеченная грохотом бочки с виноградом, прибывшей в дар дворянству от щедрого Бабакая Наврузовича, владельца «Аквариума».
Мышецкий провел через весь зал генеральшу Аннинскую:
– Как вам понравилось «Рассуждение моего дворецкого»?
– Поразительно глупо, князь… Кстати, – напомнила Глафира Игнатьевна, – вы знаете, что на сто двадцатой версте насыпные работы почти приостановлены?
– Вот как?
– Но мой Семен Романович ведь писал вам об этом. Следует обратить внимание, князь!..
Для лучшей части уренского дворянства был накрыт отдельный стол на сорок персон. Сажали по билетам. Электричество здесь потушили – горели, потрескивая, свечи. Фон Гувениусы к «лучшей» части дворянства не принадлежали, но одного из них (а именно – Павла Ивановича) протащила за своим шлейфом Бенигна Бернгардовна Людинскгаузен фон Щульц.
Мышецкий, косо посматривая, спросил Сущева-Ракусу:
– Что делает эта мегера в нашем Уренске?
– Неудачные аборты нашим дамам, – пояснил жандарм. – Не мое это дело, а Чиколишкино.
– Тоже неплохо. Если раньше губила больших детей, то теперь она убивает их в самом зародыше…
Стены банкетного зала украшала галерея портретов былых уренских губернаторов, властителей уренских душ и земель. В хронологическом порядке выстроились парики и камзолы, постепенно сменяясь фрачными сюртуками и галстуками; последним замыкал галерею сам Влахопулов с лентой Белого Орла через плечико, бывший генерал-майор, а ныне статский советник.
Атрыганьев постучал вилкой по бокалу, призывая внимать ему.
– Дамы и господа! – сказал предводитель. – В лице нашего губернского начальства мы имеем два возраста государственных мужей – старого и молодого… Нет слов, чтобы выразить благодарность нашему дорогому Симону Геракловичу за его многолетние труды на благо и процветание нашей губернии! Великий монарх, оценив его службу, вскоре с высоты престола призовет его к новым высоким доблестям…
– В сенат, господа, в сенат! – уточнил Влахопулов, придвигая к себе бочонок с икоркой.
Атрыганьев широко размахнулся бокалом:
– Но мы не забудем нашего доброго Симона Геракловича! И пусть одна из улиц нашего города отныне станет называться улицей сенатора Влахопулова… Уррр-а!
Восторженный гул прошел над розовыми балыками, на бочатами с разносолами. Из богатых рам завистливо взирали на закуски усопшие властители Уренска, хорошо знавшие во времена оные вкус в еде и питии.
Поднялся губернский архитектор Ползищев и развернул бумажку с заготовленной речью.
– «Посмотрите на эти лики, дамы и господа! – прочитал он (и все невольно посмотрели один на другого). – Вот они, великие предшественники, неустанными трудами воздвигавшие в поте лица своего благополучие уренского дворянства… Вот они, ближние нам по времени начальники и благодетели! Среди таковых мы уже можем лицезреть изображение нашего дорогого Симона Геракловича!»
Не довольствуясь портретом, все посмотрели и на живого губернатора, зачерпнувшего как раз грибков на свою тарелку.
– Да будет вам, – заскромничал Влахопулов. – Неужто не надоел вам еще?..
– Приготовьтесь, – шепнула Аннинская Мышецкому. – Сейчас и вас показывать станут.
– Что поделаешь, без працы не бенды кололацы!
– «Не в укор Симону Геракловичу, – продолжал губернский архитектор, – все же надо признать, что наш молодой вице-губернатор многое сделал за этот короткий срок. Вспомните, господа, хотя бы устройство мостовых!»
В конце стола кто-то глухо простонал, как от боли.
– «Но почему мы не видим здесь его достойного изображения? – воскликнул уренский Палладио и снова уткнулся в бумажку. – Да, почему? – вопросил он с пафосом. – Почему великие мастера кисти, хотя бы Репин или Бодаревский, до сих пор не отобразили его на туго натянутом холсте, этом благородном материале? И здесь, в присутствии лучшей части уренского дворянства, мы заверяем вас, дамы и господа, что портрет князя Мышецкого вскоре украсит стены благородного собрания!»
– Браво, князь, браво! – захлопали дамы.
Мышецкий, стыдясь смотреть на Додо, кратко ответил:
– Благодарю вас, уважаемые дамы и господа! Пью за ваше и особо за здоровье почтеннейшего Симона Геракловича…
Влахопулов оставил свои грибки и широко размахнулся для отеческого поцелуя. Чиколини дал знак на
