рассмеялся.
– О чем ты, Serge? – спросила Алиса.
– Просто я вспомнил креветок в ресторане «Резерв», – приврал он тут же. – А вы помните, Геннадий Лукич?
– Ну как же! – охотно откликнулся Иконников. – Кстати, их высочества отныне там не обедают. Знаете (в сторону Алисы), там эдакие малюсенькие не то лангусты, не то омары… Но удивительно вкусные!
– Да-да, – поддакнул Сергей Яковлевич.
– Так вот, мадам (снова к Алисе). Наш августейший заинтересовался способом их приготовления. Ему показали большой чан, в котором клокотало что-то невыразимо противное…
– Что это есть такое? – спросила Алиса по-русски.
– Его высочество, мадам, великий князь Алексей Александрович, как и вы, тоже спросил – что это такое? И ему ответили, что эту бурду заварил еще прадедушка нынешнего владельца, с тех пор они только добавляют туда воду. И никто так и не знает – что же это именно такое? Его высочеству стало… худо, мадам.
Так-то вот, в легкомысленной болтовне, Сергей Яковлевич немного отвлекся от губернских неурядиц, и когда Иконников ушел, Алиса спросила:
– Serge, что ты скажешь об этом господине?
– Что? Не знаю, как тебе, но мне он… понравился.
Подумал – и заявил решительно:
– Во всяком случае, Иконников – человек нашего круга, и я буду рад, если он станет бывать в нашем доме…
В цепочку событий будущего нежданно-негаданно включилось еще одно звено.
Сцепит оно или расцепит?..
Еще из-за двери он услышал разговор чиновников:
– А в Стамбуле-то, господа, конституция!
– Эка! А у нас, батенька, зато – проституция. И сколько угодно-с. На любой вкус… Турки-то еще позавидовать могут!
Мышецкий толкнул двери присутствия, и орава чиновников, с грохотом двигая стульями, покорно поднялась перед ним.
– День добрый. Садитесь, господа… Что слышно от его сиятельства султана Самсырбая?
От его сиятельства ничего не было слышно. Затих султан, даже подарки перестал слать. «Ну что ж, – решил Мышецкий, – придется тряхнуть его еще разочек!» Под окнами губернского правления проехал цыганский табор. Сергей Яковлевич сразу же распорядился через Огурцова:
– Созвонитесь с полицией: цыган остановить и выдержать в карантине… Борисяк знает!
В полдень на вокзал железной дороги было доставлено из уезда мертвое тело землемера, проводившего – по указанию Мышецкого – нарезку участков для поселенцев. Землемер лежал на платформе, раскинув ноги в сапогах, заляпанных глиной; кто-то из путейцев обсыпал его зацветающей черемухой.
Первой мыслью Мышецкого было – н е м ц ы. Но рассыльный солдат принес длинную киргизскую стрелу, завернутую в синюю сахарную бумагу.
– От генерала Аннинского, – доложил солдат.
На бумаге, в которую была завернула стрела, шла броская надпись самого генерала: «Этой стрелой был убит ваш землемер. Разберитесь сами».
– Лошадей! – гаркнул Мышецкий.
В полчаса он домчал до Кривой балки, выскочил из коляски. Ну, так и есть! На месте стоянки султана только пересыпался под ветром пепел костров да белели в траве обглоданные кости баранов.
А дальше тянулась голая, жирно взбухавшая под солнцем равнина степи. И – никого…
– Назад! – крикнул Мышецкий, вскакивая в коляску.
Вихрем ворвался в свой кабинет, грыз ногти от бешенства.
– Кобзева сюда… быстро!
Пришел Иван Степанович:
– У вас все готово к отправке людей?
– Да, князь. Вагоны проветрены и…
– Так начинайте! – распорядился Сергей Яковлевич. – Завтра я сам прибуду на место… Сразу же пахать и сеять. Отстраиваться будут потом. Не до этого сейчас!
Явился из казенной палаты Такжин:
– Ваше сиятельство, позволю себе заметить, что для передвижения переселенцев полагается на душу две десятых копейки. А вы исходите, как это усматривается из ведомости, из четырех десятых на одну прогонную версту.
– Да о чем вы? – вскипел Мышецкий. – Дело идет о тысячах пудов хлеба, а вы суетесь ко мне со своими погаными полушками! И слушать не буду, оставьте меня…
Потом, уже наедине, подумал: «Когда же решится выздороветь Симон Гераклович? Вот хитрый старец: оставил меня в такой момент. Хоть бы поскорее забрали его в сенат!»
Совсем неожиданно появился Атрыганьев.
– О! – приветствовал его Мышецкий. – Как раз кстати… Я слышал, Борис Николаевич, что вы недавно навещали его превосходительство?
– Да, я лишь сегодня вернулся из Заклинья.
– Ну, и как здоровье Симона Геракловича?
Атрыганьев хитренько сожмурился:
– Вы же и сами понимаете, князь, что выздоровление его превосходительства зависит только от вас. Освободите Уренск от переселенцев, подождите, пока не передохнут холерные, и Симон Гераклович снова приступит к делам.
– А как с его назначением в сенат? – намекнул Мышецкий.
– Ждет со дня на день. Пока не слышно…
Вспомнив о Додо, Сергей Яковлевич, все время думал – скажет о ней Атрыганьев или же промолчит?
И предводитель дворянства Уренской губернии не вытерпел – сказал:
– Сергей Яковлевич, а какая у вас сестрица! Просто – чудо-женщина. Аспазия, да и только!.. Я случайно узнал, что в номерах остановилась княжна Мышецкая, был удивлен и счел своей обязанностью… Как предводитель дворянства! Но, боже мой, какая обаятельная женщина!
«Дурак, – подумал Сергей Яковлевич. – Она давно уже Попова, записана в гильдии, и ты не суйся в этот клубок, иначе все твои фарфоровые горшки и часики пойдут с молотка…»
Однако же он вежливо ответил:
– Я очень уважаю и ее мужа, господина коммерции советника Попова. Думаю, что он тоже вскоре приедет в губернию.
Сизоватые от частого бритья щеки предводителя обмякли.
– Евдокия Яковлевна, – добавил Мышецкий извинительно, – иногда любит называться по-девичьи княжною. Она утверждает, что смена имени всегда обновляет ей кровь…
Атрыганьев немного оправился от ошибки.
– Все равно, – твердолобо повторил он, – подобной дивы еще не видывали в нашем Уренске… А вы бы послушали, князь, как отзывается об Евдокии Яковлевне преосвященный!
«Боже ты мой, – испугался Мышецкий, – уже и туда забралась?.. Ну, быть скандалу: Конкордия Монахтина не уступит ей этого бесноватого святошу…»
– А что госпожа Монахтина? – заплетал кружева Сергей Яковлевич.
– Испошлилась, – вдруг брякнул предводитель.
– Да что вы! Быть не может…
– И знаете – с кем?
«С молодым Иконниковым!» – сразу решил Мышецкий, и Атрыганьев действительно шепотом подсказал:
– С этим прощелыгой-купчишкой… сыном нашего уренского Креза! Ну и кутят… Не дай-то бог, ежели
