остановить для радикальной реконструкции уже отлаженное производство. Но немалую роль сыграло и то, что для Т-4 в бою всё ещё хватало достойных задач, для которых Т-5 избыточен или до которых он просто не мог добраться из-за тяжести и худшей проходимости.

Один Т-5 по трудозатратам – и в производстве, и в эксплуатации – практически равноценен двум Т-4. Боевые же возможности двух Т-4 заметно – хотя всё же и не вдвое – выше одной «Пантеры». Переход на новый – несомненно куда более совершенный технически – основной танк не повысил, а заметно сократил потенциал германских броневых войск.

Между тем потенциал совершенствования Т-4 был ещё далёк от исчерпания. Скажем, созданная для «Пантеры» пушка монтировалась в просторной башне Т-4 без проблем. Бронезащиту танка довели до вполне пристойного уровня: 85 мм снаряд Т-34 пробивал её – но далеко не с любой дистанции. А простейшие меры вроде навески на лобовую броню запасных траков обеспечили защищённость, сопоставимую даже с «Пантерой».

Конечно, дальнейшая модернизация Т-4 вела к утяжелению. Вариант, равноценный «Пантере» по вооружению и лобовой броне, весил бы около 30 т. И трудоёмкость возросла бы примерно на 1/6–1/5. Но по сравнению с «Пантерой» это всё ещё необычайно легко и дёшево. По мнению многих военных специалистов, переход к Т-5 был стратегической ошибкой.

Германская военная мысль всегда тяготела к сверхоружию, способному одним ударом решить исход всего сражения, а то и войны в целом. Немецким генералам – как и военным всего мира – глубоко чужды мысли о трудоёмкости, цене, ресурсах и прочих экономических категориях. Когда все эти особенности мышления сошлись в одной точке, получился Т-5 – едва ли не совершеннейший по тому времени в чисто техническом отношении, но экономически провальный настолько, что фактически разоружил собственную армию.

[104]

Выставка японского оружия и доспехов «Art of war»[105] представляет далеко не все аспекты бу – стремления причинить другому то, чего не хочешь себе.

Даже обширные японские частные коллекции, откуда взяты экспонаты, охвачены лишь за одну эпоху. Хотя значимую. В XVI веке началась борьба за воссоединение княжеств, погрязших в беспрестанных многовековых междоусобицах – в ней использованы самые ранние из показанных произведений искусства оружейников. К середине XVII века Япония покорилась сёгуну – высшему военачальнику – Токугава Иэясу. И до середины XIX века – когда быстро меняющийся внешний мир прорвал самоизоляцию островов – пребывала в застое под правлением его наследников (с сохранением декоративной надстройки – императора). Последние экспонаты сделаны незадолго до дней, когда перемены стали неизбежны.

В музейных залах – живопись на ширмах и образцы каллиграфии, расшитые одежды и резные тушечницы… Но главная и обширнейшая часть экспозиции – мечи и доспехи воинов – буси.

За пределами Японии её боевое сословие обычно зовут самураями. Но это слово, происшедшее от «сабурау» (служить важному лицу), первоначально охватывало всю челядь вельможи, затем закрепилось за телохранителями. Только на рубеже I–II тысячелетий оно начало обрастать пропагандой традиций верности. Не удивительно: умелый боец, не скованный кастовой моралью, опасен даже для своего нанимателя. Постепенно сложилось правило: выявлять всех способных к боевым искусствам и включать их в воинское сословие. По японской поговорке: не всякий самурай – буси, но всякий буси – самурай.

Обычай поиска потенциальных бойцов не прервался даже в эпоху Токугава, когда страну практически разоружили. На всю деревню – всего один нож, прикованный цепью к колодцу. Но даже в такой деревне вправе работать мастер, учащий детей стрельбе из лёгкого лука и владению бамбуковой палкой в качестве меча. Особо искусного ученика он мог даже усыновить: так попал в самураи Сакамото Рёма (1835–1867) – один из величайших провидцев и дипломатов революции Мэйдзи (1854–1868).

Мастера узнают по инструментам. Японские луки, правда, слабоваты: главной доблестью считалась точность, а не мощь. Зато мечи – произведение высокого искусства. Современные инженеры не раз дивились тонкостям, постигнутым многовековыми экспериментами.

На выставке показывают фильм: узкие специалисты – металлург, кузнец, полировщик – творят большой меч – катана. В кадре чётко видно: меч куётся прямым и принимает характерный изгиб только после закалки.

При высокой температуре железо перестраивает кристаллическую структуру из формы «перлит» в менее плотную «аустенит». Резкое охлаждение переводит «аустенит» в «мартенсит» и (при недостаточно скором падении температуры) «троостит», также менее плотные, нежели перлит. Объём калёной стали больше, чем сырой.

Меч калят не полностью: твёрдость сопряжена с хрупкостью.

Перед остриём трещины разрывающие напряжения концентрируются до степени, сокрушающей любой материал. Но эта же концентрация создаёт и напряжение, идущее вдоль трещины. Соотношение напряжений поперёк и вдоль трещины – 5 к 1 – вычислено около полувека назад компьютерным моделированием. Потом установили, что в природных композитных материалах – от древесины до костей – вещество, принимающее нагрузку, впятеро прочнее вещества, скрепляющего волокна или кристаллы. Трещина отрывает разрушенный ею силовой элемент от соседних и притупляется возникшей пустотой. Поэтому древесина и кость не хрупкие. Если же материал пластичен, продольное напряжение деформирует его, округлит конец трещины, снизит концентрацию до безопасного уровня. Но если твёрдость слишком велика – деформации не получится, трещина останется острой и помчится дальше беспрепятственно.

В Европе и Китае дифференциальную закалку обеспечивает толщина средней части меча: сердцевина остывает так медленно, что в ней восстанавливается исходная кристаллическая структура. Японцы перед закалкой покрывают почти весь меч – кроме режущего края – смесью глины с угольным порошком. Она гарантирует медленное охлаждение даже тонкого металла. Кроме того, чтобы гарантировать должную мягкость сердцевины, кузнец вставляет внутрь заготовки менее углеродистый брусок.

Катана легче западного меча той же длины, и действовать японский фехтовальщик может быстрее. Не зря катана – как кавказская шашка – носится лезвием кверху: один из основных боевых приёмов – удар сразу после выхватывания из ножен. По японскому обычаю доведения любого дела до уровня искусства трюк возведен в ранг особого мастерства – иаи.

Скоротечность удара оставляет мало места хитрым манёврам. Поэтому небольшая стальная пластина – цуба – защищает руку только от скольжения вражеского клинка вдоль своего: дуги, предотвращающие удар по руке сбоку, не нужны (у шашки, рассчитанной на удар с коня по пешему, нет даже простейшей защитной поперечины – так оружие выхватывается скорее, а встречный удар всё равно почти невозможен).

По краю глиняной обмазки – обычно узорному, волнистому – отчётливая граница калёной и сырой части: хамон. Кривизна хамона дополнительно страхует от прохождения трещины через весь меч: изгиб границы уводит напряжения в сторону.

Удлинившись, калёная кромка растягивает мягкую сердцевину, в свою очередь сжимаясь. Изгиб, созданный ударом, может породить трещину, лишь преодолев сжатие. Так в предварительно напряжённом железобетоне натянутая арматура предотвращает растрескивание цементного клея.

Японские мечи – в отличие от европейских и китайских – не обоюдоострые. Калёная режущая кромка – только с одной стороны. Из-за разницы в длине эта сторона становится выпуклой. Лёгкая кривизна не препятствует колющим ударам – и дополнительно заостряет кромку: удар, как правило, оказывается не строго перпендикулярен краю.

Если смотреть на клин не перпендикулярно кромке, угол его раскрытия оказывается меньше. Чтобы заострить клинок, надо бить с потягом на себя или изогнуть лезвие так, что удар пойдёт под углом к