задержать турецкие цепи…

– Лошадей береги… Чужих не выпускай! – орал вахмистр Трехжонный.

И все бегом, бегом.

А голова повернута назад, назад.

Били сбоку.

Припадали на колено.

Взмах.

С налету.

По-разному.

Только бы задержать…

Ох, как страшно свистят ятаганы, полосуя по живому кричащему мясу!

– Пики – в дело! – орал Карабанов. – Какого черта вы только палите?..

Турецкие всадники плясали неотступно от русской цепи. То один, то другой вырывался вперед, косо взмахивая саблей. Есть: еще один неверный шлепается в песок, окрашивая его неверной кровью…

Рядом страшно ругался Дениска:

– А, в суку их… Ни за грош пропаду… Не лезет…

Карабанов сгоряча схватил его винтовку. Приклад потный, скользкий. Клац-щелк затвором – выбил обойму. Ну, конечно, штабные умники: к «снайдерам» добавили патроны ружей «генри-мартини».

– Беги… зарубят! – крикнул поручик казаку. – Хватай у мертвых… Видать, мало еще бьют нас! Гробовщики у нас, а не генералы…

И опять – бегом, бегом…

Только изредка остановишься…

– Трах!.. Трах!.. – и беги дальше…

Под ногами то зыбучий песок, то глыбы камней, потом кустарник схватит за ноги и путает тебя, будто берет в свой плен.

– Не подпущай ближе! – истошно орал Трехжонный.

Со звоном вылетают пустые гильзы. Ломаются пики и трещат, как береза в жарком огне. А горькая пыль виснет, словно желчь. И кто-то упал на упавшего… И турки визжат…

– Трах!.. трах!..

Солнце, солнце, проклятое солнце: до чего же оно безжалостно в этот день!..

– Дай воды! Глотнуть только!

– Беги! Нашел время – пить!..

– Алла!.. Алла!..

– Братцы!.. Ай, ай!..

Вот эта война: только тогда и узнаешь ее, когда тебя бьют. Это тебе не «зелененькая книжечка» генерала Безака! И поручик Карабанов, как рядовой казак, бежал сейчас в редкой цепи… Он – бежал. Кто бы мог подумать? И ни гордости. И ни позора. И ни желания умереть. И ни желания жить. Все это он оставил еще там – возле глиняной стенки…

Просто – бежал. Мог бы – и полетел, кажется.

– Трах! – Нет: на этот раз промазал…

Ватнин, дорожа своей сотней, отвел ее за пехотное каре. Но скоро увидел, что солдаты гибнут, не в силах противостоять, и тогда он снова спешил казаков, велев пристроиться к правому флангу.

– Братушки, – наказал он, грозя им нагайкой, – чтобы мне раненых не было: берегите себя, станишные!..

Круто забегая за фланг русской колонны, в отдалении на бойкой рыси прошел отряд турецкой конницы. В центре аллалакающей оравы высоко развевался бунчук Кази-Магомы-Шамиля, и Ватнин понял: бунчук неспроста – сейчас ударят во фланг, закружат сбоку сабельщиной и воем…

– Где полковник? – хрипло спросил он Евдокимова.

Юнкер повернул к нему постаревшее лицо; там, где раньше играли на румяных щеках милые ямочки, теперь косо прорезались жесткие морщины.

– Полковник? – Юнкер вытер мокрую от пота ручку револьвера. – Не знаю. Наверное, в каре…

Пацевич, сунув руки в карманы мундира, ссутулив широкую спину, шагал в самом центре отряда. Шалые пули, залетающие сюда, безжалостно валили рядом с ним солдат и милицию, но он словно не видел этого: руки в карманы, фуражка на лоб, глаза в землю, – так он шел, главный виновник этой трагедии…

– Что вам, сотник? – спросил он, берясь за флягу. – Мне сказали, что вас уже убили…

– Господин полковник, – доложил Назар Минаевич, – бунчук ползет справа… Ежели вон энтот отрожишко, – и сотник махнул против солнца, – не захватим, тогда обойдут нас. Прикажите казакам на коней, чтобы мы его взяли!

Пацевич перешагнул через солдата, который упал перед ним и задергался в страшных корчах.

– Эк его! – пожалел полковник. – Впрочем, нет: мы дойдем до Баязета и так, оставьте сотни в пешей цепи.

Колонна, истекая кровью, медленно отползала к Баязету. Но как ни усиливай шаг, уже не оторваться от насевшей конницы. Отряд редифов, под бунчуком Кази-Магомы, замкнул отряд с фланга, и растерянный Пацевич даже не стал выслушивать доклад Евдокимова.

– Отстаньте от меня! – выкрикнул он. – Я-то здесь при чем? Обращайтесь к Хвощинскому.

– Нет! – настоял юнкер. – Вы должны знать, что теперь мы окружены с трех сторон. Я сейчас пойду, полковник, чтобы умереть, но – помните: эта резня – дело ваших рук!.. Прощайте!..

Пули теперь пронзали колонну с трех сторон: с тыла, который, точнее, сделался фронтом, и с флангов. Солдатские шеренги, встав спинами к центру каре, отбивались с ожесточением. Мало того – они должны были еще и двигаться дальше, – Баязет лежал где-то невдалеке, высоты Зангезура уже синели прохладою острых вершин…

Но постепенно передовые застрельщики и казаки под частыми ударами пик и ятаганов падали мертвыми; выставив штыки, вторые и третьи шеренги заменяли павших, и строй начал ломаться.

Колонны теперь обращались в толпу. Шаг людей участился, переходя временами в постыдный бег. Стрельба сделалась беспорядочной. Целились через головы.

Курды врывались уже в середину цепи. Многие раненые, просто измученные усталостью и жаждой люди начали отставать. Правда, они еще отбивались, но, расстреляв патроны, иногда сами ложились на землю…

Очевидец свидетельствует:

«…Обливаясь поґтом, падали без чувств; иной, завидя подскакивавшего всадника, под влиянием потери сил, вскрикивал только: – Прощайте, братцы!.. – и тут же валился, проколотый турецкой пикой. Курды пользовались тем, что ближайшая к ним цепь сама собой формировалась из отсталых и слабо раненных, а потому и врывались в нее, безнаказанно рубя ослабевших, но не сдающихся солдат».

Критический момент наступил.

Толпа, даже когда она не сдается, – все-таки толпа, а не войско. Это было понятно каждому офицеру.

Понял это и полковник Пацевич. Когда вахмистр Трехжонный, проломившись через толпу, крикнул ему: «Ежели умирать, – так прикажите остановиться! Умрем здесь, – но только не бежать чтобы!» – тогда полковник задумался.

Сначала посмотрел на небо, с которого потоками лился удушливый яркий зной, вытер мокрую лысину. Мутно глянув на вахмистра, Адам Платонович поднес к губам флягу. Но турецкая пуля тут же выбила флягу из его пальцев.

– Я… болен. Да. Правда, – сказал он. – Не в мои годы переносить такое… Передайте Хвощинскому, чтобы он взял командование на себя!

И, снова сунув руки в карманы, полковник забился в самую глубину войска – прекрасного войска, которое он превратил в бессмысленное стадо…

– Хорошо, – согласился Хвощинский, и щека его нервно передернулась. – Хорошо. Я принимаю командование… Объявите солдатам, что отныне веду их я! Раненых – в середину, пики и штыки – в дело!